– Дорогая, – проникновенно говорил он, – врачи не разрешают постельные утехи вскоре после появления на свет малыша, надо потерпеть месяцев пять, шесть, семь, восемь.

Аня радовалась заботливости мужа и даже похвасталась соседкам во дворе, какой у нее замечательный супруг. В отличие от молчаливой Розы, она была болтлива и, сидя у подъезда на лавочке, охотно рассказывала сплетницам о личной жизни.

Бабы подняли наивную девушку на смех.

– Мужик сразу свое потребует, – сказала одна.

– Едва из роддома приедешь, в койку потянет, – подхватила другая.

– Им только перепихнуться и надо, – мрачно заметила третья, – плевать на жену и младенца, подавай ему удовольствие. Если твой предлагает подождать, значит, у него другая есть.

– Точно, – согласился хор голосов, – он ходит налево. Глеб молодой, красивый, ты его старше, делай выводы. Не радуйся, что спишь спокойно, а заставь его тебя обслуживать, тогда на любовниц у охламона сил не хватит.

– Устрой ему взбучку, – посоветовали бабы, – хороший скандал необходим, без него мужики хамеют.

Семена упали на благодатную почву. Анна и без того была ревнива, часто ссорилась с Глебом, кричала: «Перестань смотреть на других! Вижу, как ты девок глазами ешь».

После беседы с кумушками Аня решила воспользоваться их недобрыми советами. Ночью она откровенно потребовала от мужа близости. Глеб попытался избежать любовных объятий, потом сдался, но ничего не получилось. Это женщина может зажмуриться и изобразить восторг от нежеланного интима, мужчина более прямолинеен. Если партнерша его не возбуждает, то, простите, упс!

Так и не сумев соблазнить мужа, Анна впала в ярость и устроила громкий скандал. Озлобленная женщина била посуду и орала так, что ее голос доносился до соседей даже сквозь толстые стены дома на Тверской. Роза Игнатьевна попыталась утихомирить невестку, налила ей каких-то капелек, но Анна разошлась еще больше и в конце концов запустила в окно табуреткой. Та разбила стекло и упала в детскую песочницу. Тогда Кира Иванова, жиличка с первого этажа, первый раз вызвала милицию.

Игорь Николаевич окинул взглядом сидевшую с идеально прямой спиной Розу Игнатьевну и усмехнулся:

– Готов спорить, вы сейчас пребываете в недоумении. Ну откуда мерзавец в курсе таких подробностей? Ответ прост, так же как невысказанный вами вслух вопрос. Если человек один раз попал в зону интереса милиции, он останется в системе навечно. Уж такие там люди работают, обожают бумажки собирать, бланки заполнять, в папочки складировать. Порой, конечно, архивы уничтожают крысы или их затапливает, но вам, Роза Игнатьевна, не повезло: сведения о вызовах в дом на Тверской сохранились. Сочувствую от души, представляю, каково приходилось вам, человеку сдержанному, не болтливому. Анна окончательно перестала контролировать себя, о ее ссорах с Глебом судачил весь дом. То женщина выскочит во двор полуголой, в ночной сорочке, вцепится в пиджак мужа и орет: «Убью на…! Опять по бабам попер!» То носится и кричит: «Пусть только этот кобель попадется мне под руку, живо глаза ему выцарапаю!» А один раз Аня сбросила с балкона чугунок с гречневой кашей – метила в супруга, который, не подозревая об опасности, выходил из подъезда. По счастью, тяжелый котелок просвистел мимо уха Звягина и врезался в асфальт, пробив в нем дыру. Вот тогда жильцы накатали совместное письмо начальнику местного отделения милиции, потребовали призвать хулиганку к ответу. И случилось чудо: Анна перестала буянить. Правда, период затишья длился недолго, месяц с небольшим, потом война вспыхнула с новой силой и продолжалась до того момента, как Аня скончалась от сердечного приступа. Но был ли это инфаркт, а, Роза Игнатьевна?

– Ты в бумагах ковырялся, значит, ответ знаешь, – с достоинством ответила старуха.

– Ага, – кивнул Игорь Николаевич. – Все шито-крыто, ни к чему не придраться, документы в полном порядке. При вскрытии у молодой женщины обнаружили порок сердца, ранее не диагностированный. Труп Анны нашла Светлана, супруга Стасика. Глеба Львовича в день трагедии не было в Москве, он уехал в командировку в Новосибирск. Алиби мужа покойной проверили и успокоились. Ведь у него имелись проездные документы, и куча коллег подтвердила: да, они видели москвича, беседовали с ним, Глеб абсолютно точно находился в Академгородке. Роман сидел в школе – паренек учился во вторую смену, ушел из дома в десять утра, вернулся около семи вечера. А Роза Игнатьевна в то время, когда у подъезда уже стояли машины врачей и милиции, делала покупки. Вот такая история. Анну похоронили, на могиле поставили дорогой памятник. И вскоре Роза Игнатьевна обменяла жилплощадь, вместо одной огромной квартиры у нее теперь было две, обе на одной лестничной клетке, а дом, где теперь поселилась семья, находился вблизи Тверской, в паре минут ходьбы от станции метро «Маяковская».

Новые апартаменты мало чем отличались от старой огромной квартиры. Роза Игнатьевна обменяла шило на мыло, стремясь покинуть дом, где о ее семье ходили разнообразные слухи. Знаете, какой из них был самый распространенный?

Игорь Николаевич на секунду примолк, а потом продолжил:

– Жильцы дома, расположенного напротив Центрального телеграфа, совершенно не сомневались в том, что Анну лишили жизни родственники.

Рассказчик вдруг рассмеялся.

– Людям кажется, что прошлое быстро забывается, и, перебравшись в другой дом, вы отрезаете старую жизнь и начинаете с чистого листа новую. Не спорю, частенько так и получается. Роза Игнатьевна успокоилась, воспитывала Романа, Глеб Львович по-прежнему работал в НИИ, Стасик занимался своими делами. Но в старом доме остались люди, которые отлично помнят Звягиных, и, что интересно, они по сию пору, спустя не одно десятилетие, готовы изложить свою версию событий. Роза Игнатьевна, вам что-нибудь говорят имена Владимира Леонидовича Эткина и его дочери Софьи?

– Академик, вроде математик или химик-физик, – без особой радости ответила старуха, – жил над нами. Софья на пару лет меня старше, любила зайти к нам за какой-нибудь ерундой, попросить по-соседски соли-сахару и застрять на нашей кухне на несколько часов. Я пару раз вынужденно общалась с прилипалой, а потом перестала открывать ей дверь. Посмотрю в глазок, увижу тощую фигуру в очках и на цыпочках от створки отступаю. Соня не имела семьи, жила с отцом, нигде не работала, у нее свободного времени много. А я была загружена под завязку.

– Софья Владимировна и поныне живет в том же доме, – закивал Игорь Николаевич. – Она организовала в квартире покойного академика музей, занимается творческим наследием отца, бережно хранит его архив, гордится тем, что не выбросила ни одной бумажки, вышедшей из-под пера ученого. Несмотря на преклонный возраст, дама обладает цепкой памятью, и у нее в документах порядок, которому позавидует любой архивариус.

– Когда делать нечего, будешь и конфетные фантики утюгом разглаживать, – усмехнулась Роза Игнатьевна.

Игорь Николаевич опять засмеялся:

– Верное замечание. Так вот, Софья Владимировна показала мне документ, о котором вы не имели понятия. Уж извините, Роза Игнатьевна, но ни вас, ни Глеба, ни Стасика в том доме с видом на башни Кремля не любили. Вас считали наглой, хитрой пронырой, развратной малолеткой, которая специально забеременела, чтобы заиметь комнату в хорошей квартире. Дочь академика не пожалела красок, описывая бывшую соседку. «Чванливая, невоспитанная, ходила, задрав нос. А чем ей было гордиться? Стас под ее влиянием растерял все воспитание и попал в тюрьму. Глеб глупый, вздорный мальчишка», – это сухая выжимка из ее речи. Ученый был возмущен тем, что убийца Анны остался на свободе, и составил письмо милицейскому начальству, а копию предусмотрительно оставил себе, положил ее в папку, где та и дремала, пока я не явился к Софье. Сейчас зачитаю.