— Да, ваше высокопреосвященство, и я сию же минуту отправляюсь в посольство и откажусь от нее.

— Я не предполагал, что португальский посол сейчас в Париже.

— Ваше высокопреосвященство! Господин де Соуза сейчас действительно в посольстве; он прибыл инкогнито.

— Ах! Бедный Соуза! Я хорошо его знаю. Бедный Соуза!

Де Роан собрался уходить. Бемер остановил его.

— Угодно ли вашему высокопреосвященству сказать мне, каким образом вы уладите дело? — спросил он.

— Да очень просто!

— Управляющий вашего высокопреосвященства?..

— Нет, нет, никаких третьих лиц, вы будете иметь дело только со мной.

— Когда же?

— Завтра.

— А сто тысяч ливров?

— Я принесу их сюда завтра.

— А векселя на остальную сумму?

— Я подпишу их здесь завтра.

— Это самое лучшее, ваше высокопреосвященство.

— И так как вы человек, умеющий хранить тайны, помните, что в ваших руках одна из самых важных.

— Ваше высокопреосвященство! Я это чувствую, и я заслужу ваше доверие... равно как и доверие ее величества королевы, — ловко ввернул он.

Де Роан покраснел и вышел смущенный, но счастливый, как всякий человек, который разоряется в пароксизме страсти.

На следующий день Бемер с натянутым видом отправился в португальское посольство.

В тот момент, когда он стучался в дверь, Босир, первый секретарь, потребовал отчета у Дюкорно, первого хранителя печати, а дон Мануэл де Соуза, посол, объяснял новый план компании своему товарищу — камердинеру.

Дон Мануэл де Соуза был не такой смуглый, как обычно; другими словами, он был краснее обыкновенного. У него происходило тягостное объяснение с командором — камердинером.

Это объяснение еще не закончилось.

Когда появился Босир, оба петуха вырывали друг у друга последние перья.

— Вам известно, — говорил камердинер, — что сегодня Бемер должен приехать и закончить дело с ожерельем.

— Известно!

— И что ему должны отсчитать сто тысяч ливров.

— И это известно!

— Но эти сто тысяч ливров принадлежат компании.

— Никто в этом и не сомневается.

— Превосходно! В таком случае касса, в которой они находятся, не должна помещаться в единственной конторе посольства, смежной с комнатой посла.

— Почему? — спросил Босир.

— Посол, — продолжал командор, — должен дать каждому из нас ключ от этой кассы.

— Ну уж нет, — заявил португалец.

— А на каком основании?

— Коль скоро не доверяют мне, — пояснил португалец, поглаживая отросшую бородку, — то почему я должен доверять другим? Мне кажется, что если меня могут обвинить, что я граблю компанию, я могу заподозрить компанию, что она хочет ограбить меня. Все мы Друг друга стоим.

— Согласен, — отвечал камердинер, — но именно поэтому у всех нас равные права.

— Господин Бемер! — крикнул снизу привратник.

— Э! Вот кто все и закончит, дорогой командор, — сказал Босир, отвесив своему противнику легкий подзатыльник. — Споры о сотне тысяч ливров закончены, потому что сотня тысяч ливров сейчас исчезнет вместе с Бемером. Будьте поискуснее, господин камердинер!

Командор, все еще ворча, вышел и снова принял смиренный вид, чтобы достойным образом проводить ювелира французской короны.

В промежутке между его уходом и появлением Бемера Босир и португалец обменялись многозначительным взглядом.

Бемер вошел, сопровождаемый Босанжем. Вид у них был смиренный и смущенный, и, судя по нему, проницательные наблюдатели посольства не должны были ошибиться.

Пока они усаживались в креслах, которые предложил им Босир, тот продолжал свое исследование и подстерегал взгляд дона Мануэла, чтобы поддержать разговор.

Мануэл сохранял достойный и официальный вид.

Бемер, человек решительный, взял слово в этих затруднительных обстоятельствах.

Он объяснил, что высшие политические соображения не позволяют ему продолжить начатые переговоры.

— Господа! — обратился Босир к ювелирам. — Вам предложили прибыль, что вполне естественно: это говорит о том, что брильянты стоят очень дорого. Что ж! Ее португальскому величеству не желательно получить их задешево, ибо это принесло бы убыток честным негоциантам. Следует ли предложить вам пятьдесят тысяч ливров?

Бемер покачал головой.

— Нет, господин секретарь, — заявили ювелиры Босиру, — не трудитесь искушать нас; переговоры кончены: воля, более могущественная, нежели наша воля, не разрешает нам продать колье в вашу страну. Вне всякого сомнения, вы нас поняли. Извините нас; это не мы вам отказываем. Не гневайтесь же на нас: некто, более сильный, чем мы, более сильный, чем вы, этого не желает.

Босир и Мануэл не нашли, что возразить. Они сделали нечто вроде комплимента ювелирам и постарались разыграть безразличие.

Ювелиры с облегченным сердцем встали, как люди, которым после затруднительного разговора сейчас разрешат откланяться.

Их отпустили, и камердинер получил приказание проводить их во двор.

Едва он успел спуститься с лестницы, как дон Мануэл и Босир подошли Друг к другу, предварительно обменявшись такими взглядами, которые означают переход к делу.

— Что ж, — сказал дон Мануэл, — дело не выгорело.

— Ясно, — сказал Босир.

— Здесь, в кассе, сто восемь тысяч ливров.

— По пятьдесят четыре тысячи на брата.

— Решено! — отвечал дон Мануэл. — Отошлите Дюкорно, — прибавил он Босиру на ухо.

Босир не заставил его повторять. Он быстро прошел в комнату, смежную с комнатой посла.

Прошла минута, Босир не возвращался.

Дон Мануэл подсчитал, что для того, чтобы отослать Дюкорно и вернуться в комнату, Босиру потребуется по крайней мере пять минут.

Он бросился к дверям комнаты, где находилась касса.

Он вбежал туда и испустил ужасный крик. Касса открывала широкий, беззубый рот. Ничего не было в ее разверстых глубинах!

Босир, у которого имелся запасной ключ, вошел в другую дверь и заграбастал деньги.

Дон Мануэл, как сумасшедший, помчался к швейцарской и обнаружил, что швейцар распевает песню.

У Босира было преимущество в пять минут.

В это самое мгновение три торжественных удара в дверь заставили компаньонов вздрогнуть.