Он стал думать об Оливере. При первой же встрече между ними возникла антипатия. Подобно собакам, они обошли друг друга и ощетинились. Джон уверял себя, что его антипатия необоснованна, инстинктивна, и как хорошо воспитанный человек, находящийся в чужом доме, всячески старался не показывать ее. Но антипатия была взаимной, и очень скоро Джона стало возмущать небрежное отношение Оливера к Виктории, его бесцеремонное обращение с Родди и почти полное отсутствие интереса к собственному ребенку. Уже через два дня общения с Оливером Джон понял, что ему неприятно иметь с ним дело. А теперь, после безобразной сцены за обеденным столом, он терпеть его не мог.

— Если ты останешься с Оливером, ты выйдешь за него замуж?

— Не знаю.

— Что ты имеешь в виду: ты не захочешь выйти за него или он на тебе не женится?

— Не знаю. — Бледные щеки ее порозовели. — Не знаю, захочет ли он… Он такой чудной. Он…

Душа Джона вдруг переполнилась неистовым непривычным гневом. Он грубо прервал ее:

— Виктория, не будь дурой. — Она уставилась на него широко открытыми глазами. — Да-да, именно это я хочу сказать. Не будь дурой. Перед тобой целая жизнь, прекрасная и многообещающая, а ты говоришь, что выйдешь замуж за человека, который, возможно, не любит тебя настолько, чтобы на тебе жениться. Брак — это не любовный роман. И даже не медовый месяц. Это работа. Долгий и тяжкий труд, когда оба партнера работают не покладая рук. Удачный брак меняется, совершенствуется, но при этом всегда становится все лучше и лучше. Я видел это на примере своих родителей. Неудачный же брак потонет в сумбуре мелочных обид и взаимных упреков. Это я тоже пережил, предпринимая мучительные и бесплодные попытки сделать другого человека довольным и счастливым. И почти всегда никто не виноват. Просто складывается общая сумма тысячи пустячных недовольств, несогласия, дурацких мелочей, которые в прочном браке игнорируются или забываются во врачующем акте любви. Развод — не выздоровление, а хирургическая операция, даже если в семье нет детей. А у вас с Оливером уже есть ребенок — Томас.

— Я не могу отступиться.

— Вполне можешь.

— Хорошо тебе рассуждать. Твой брак хоть и распался, но у тебя остались родители, работа. У тебя есть Бенхойл, как бы ты ни решил с ним поступить. Если у меня не будет Оливера и Томаса, у меня не будет никого и ничего. Ничего дорогого для меня и никого, кому я была бы нужна.

— У тебя есть ты.

— Наверное, этого мало.

— В таком случае, ты себя очень сильно недооцениваешь.

Виктория поспешно от него отвернулась, и ему снова пришлось довольствоваться ее затылком. До него вдруг дошло, что он кричал на нее, и это его удивило, потому что впервые за много месяцев он принял близко к сердцу чужую жизнь и был так задет, что даже позволил себе повысить голос.

— Извини меня, — сказал он хрипло.

Виктория ничего не ответила и не двинулась с места.

— Это только потому, — произнес он более мягко, — что мне просто больно видеть, как ты портишь себе жизнь.

— Ты забываешь, что это все же моя жизнь, — сказала она обиженно, совсем как ребенок.

— И жизнь Томаса тоже, — напомнил он, — и Оливера.

Она по-прежнему не двигалась. Он взял ее за локоть и повернул к себе. Сделав над собой усилие, она посмотрела ему в глаза.

— Тебе придется очень любить Оливера. Гораздо больше, чем он любит тебя. Чтобы ваша жизнь как-то сложилась.

— Я знаю.

— Значит, ты идешь на это с открытыми глазами.

— Я знаю, — повторила она и, потихоньку высвободив руку, добавила: — Видишь ли, у меня никогда никого не было. Никого, кроме Оливера.

Ветер, подумал он, точно такой же, как в Шотландии, но в Лондоне он ведет себя совсем иначе. Он подкрадывается из-за угла, срывает в парке почки с деревьев и засыпает улицы обрывками бумаги. Люди наталкиваются на него, мучительно морщась, и плотно запахивают пальто. Ветер ведет себя, как ворвавшийся в город враг.

Дождь начался, когда такси, на котором он ехал из Фулема, наконец завернуло в хитросплетение подъездных путей к аэропорту Хитроу. Такси, словно островок в бесконечном потоке транспорта, миновало туннели и кольцевые развязки. То здесь, то там вспыхивали огни, отражаясь в мокром дорожном полотне. В небе гудел самолет, ожидая разрешения на посадку. Повсюду сильно пахло бензином.

Простояв некоторое время в очереди, такси наконец въехало под козырек терминала. Оливер вылез, вытащил свой чемодан и, стоя на краю тротуара, полез в карман за деньгами. Таксист скользнул взглядом по чемодану пассажира.

— Вот. — Оливер протянул ему деньги.

— Вы уверены, что я привез вас куда нужно, приятель? Здесь только внутренние линии. Первый терминал.

— Все правильно.

— Я видел наклейку на вашем чемодане. Вам нужно к третьему терминалу. Там международные линии.

— Нет. Мне именно сюда. — Он улыбнулся. — Сдачи не надо.

— Ну, что ж. В конце концов, вам уезжать — вам лучше знать.

Оливер взял чемодан и прошел через стеклянные двери и дальше по гладкому полу обширного зала большого здания, вверх по эскалатору, следуя указателям, которые вели к внутренним линиям.

В зале ожидания было как всегда много народу. Все места были заняты пассажирами, ожидавшими объявления о посадке. Здесь пахло кофе, сигаретным дымом и присутствием человека. Оливер медленно шел по залу, вглядываясь в пассажиров, как будто ища человека, с которым у него назначена встреча. Он увидел усталую женщину с пятью детьми, двух монахинь. Потом взгляд его упал на мужчину в твидовом пальто и котелке, погруженного в чтение газеты. Его кейс стоял на полу между ног. Оливер остановился перед ним.

— Извините.

Мужчина оторвался от чтения газеты и удивленно посмотрел на Оливера. У него было бледное лицо, аккуратный воротничок и черный галстук. На носу очки. Юрист, подумал Оливер, или бизнесмен.

— Ради Бога, извините. Я обратил внимание на вашу бирку. Вы ведь летите в Инвернесс?

— Да, — сказал мужчина тоном, не оставлявшим сомнения в том, что это Оливера совсем не касается.

— Рейсом в пять тридцать?

— Да.

— Не будете ли вы так любезны доставить туда мое письмо?

Он полез в карман и вынул конверт.

— Видите ли, я договорился, что прилечу в Инвернесс этим самолетом, но никак не могу этого сделать, а меня будут там встречать.

Человеку в очках, видимо, совсем не хотелось брать письмо. Возможно, он подумал, что в конверте спрятано взрывное устройство и что он и остальные пассажиры взлетят на воздух и отправятся на тот свет, пролетая над Пеннинами.

— Я узнал, что мне не удастся лететь, только часа полтора назад, и я не могу позвонить ей — девушке, которая должна меня встретить, — потому что она едет в Инвернесс из Сазерленда, и, конечно, уже в пути.