Но дальше я уже не мог говорить. Меня всего трясло. И во рту все пересохло. Я прошептал:

– Жена моя!

И Сьюгред подала мне рог. Я пригубил вина и осмотрел собравшихся. Они все молчали. Никто из них тогда даже виду не подавал, что он хочет что-нибудь сказать. Ну, еще бы! После всего того, что они только что услышали… правда, кое о чем я тогда умолчал – так, я ничего не сказал об Источнике и о письменах на ножнах Хальдера… Но все равно им и всего остального с лихвой хватило для того, чтобы теперь долго молчать, обдумывая то, что им было рассказано! И вот они теперь сидели и молчали. И так же никто из них тогда ничего не ел и не пил. Шло время. И я уже, честно скажу, начал терять терпение…

Но тут Аудолф Законоговоритель наконец повернулся ко мне и заговорил, правда, не очень твердым голосом:

– Итак, ты нам сказал: «Мы поженились». А было ли у вас на это согласие ее отца?

– Было! – ответил я. – Вот, убедитесь сами! – и с этими словами я поднял правую руку, на которой все желающие смогли увидеть Хозяйское Запястье, знак полной и законной власти над Счастливым Фьордом. Подобные Запястья в Окрайе имеются у всех хозяев Фьордов. И это не просто украшения, а в них заключены благословения Великих Братьев-Прародителей и поэтому надеть Запястье может только тот, кому оно завещано – и завещано только законно. Чужой Хозяйское Запястье не наденет – Винн такого не позволит. Так что вы бы только видели, как растерялся Аудолф, когда увидел на моей руке Запястье! И поэтому он уже совсем нетвердым голосом сказал:

– Так, хорошо. Тогда последнее: а есть ли в тебе кровь?

– То есть живой я или нет? – спросил я со смехом. – Живой!

И, взяв со стола нож, провел им по руке и показал им свою кровь и сразу же продолжил:

– Теперь, я думаю, вы с превеликим удовольствием предъявите мне, живому и равному вам, свои тяжбы. Ибо все тяжбы, прежде направленные против Сьюгред, теперь самым законным образом перенаправляются против меня, ее мужа. Итак, я слушаю.

И Аудолф назвал мне обвинения – свое, а после Лайма, а после Гьюра. А после с очень большой неохотой сказал, что его, Аудолфа, тяжба отводится как несостоятельная, ибо в течение оговоренных по закону трех полных недель дочь прежнего хозяина здешней усадьбы вышла замуж именно за того человека, который был выбран ей ее отцом в то время, когда этот отец был еще жив. И этого избранного человека, то есть меня, Айгаслава, отныне все должны беспрекословно признавать за единственного и полновластного хозяина Счастливого Фьорда. А он, почтенный Аудолф Законоговоритель, отказывается от каких-либо посягательств на здешние земли и постройки, и, как это и положено по закону, обязуется в пятидневный срок выплатить мне полную отступную виру как за самого себя, так и за всех своих людей в том размере, в котором это было ранее оговорено.

Собравшиеся нехотя одобрили это решение.

Затем также легко и быстро Аудолф признал несостоятельной и тяжбу Лайма Деревянной Бороды. Лайм, я напомню вам, обвинял Торстайна Скалу в том, что он убил человека, попросившего, чтобы его накормили. Да, это великий проступок! Однако ввиду того, что сам Торстайн – по известным причинам – уже не мог ответить Лайму, равно как не мог он и заплатить положенную за свой проступок утешительную виру, то Лайм затребовал себе корабль усопшего. Я же на это возразил примерно так: если почтенный Лайм утверждает, что отец моей жены убил человека, то пусть в подтверждение истинности этих слов нам будут представлены три свидетеля, которые назовут, какие именно раны привели того человека к смерти, а также пусть эти свидетели расскажут нам, где и как был похоронен этот убитый. Но если этого не будет сделано, то я тогда начну встречную тяжбу, обвиняя почтенного Лайма в постыдной, грязной клевете.

Свидетелей у Лайма не нашлось, и Аудолф, недолго думая, признал, что мне нанесена несправедливая обида, а посему почтенный Лайм обязан в пятидневный срок выплатил почтенному Айгаславу полную отступную виру как за себя, так и всех своих людей, которые явились с ним на тяжбу. Лайм был в великом бешенстве, но промолчал.

– Значит, согласен, – сказал Аудолф. – Тем более, что я еще вчера предупреждал его, что его дело очень ненадежное. Ведь было так?

Но Лайм опять смолчал. Хотя весь почернел от гнева! А мне было смешно. Потому что чего тут было понимать и чего ждать?! Ведь как только почтенный Аудолф узнал, откуда я пришел и кто там сохранил мне жизнь, он теперь все, что угодно, согласен решить в мою пользу! Вот он сейчас и Гьюра обвинит, заставит и его платить. Ну, Аудолф, давай, едва сдерживая смех, подумал я.

И Аудолф и в самом деле сразу же оборотился к Гьюру и сказал:

– Вот теперь дошел черед и до тебя, почтенный!

Гьюр усмехнулся. Аудолф спросил:

– Ты по-прежнему упорствуешь в своих требованиях или, может, уже передумал?

– Упорствую! – нагло ответил Гьюр.

Моя рука сама собой легла на рукоять меча…

Но Сьюгред меня удержала! А Аудолф сказал:

– Но твои обвинения, Гьюр, еще менее убедительны, нежели обвинения Лайма. Ты утверждал, что Сьюгред своим будто бы необдуманным поведением принесет нам немирье и вражду. Но этого, сам видишь, не случилось. Ярл Айгаслав – весьма почтенный, знатный йонс, он равный среди равных. Да, и еще скажу: твои требования, Гьюр, крайне оскорбительны, ибо никто не смеет даже просто говорить о том, чтобы ему в наложницы отдавали замужнюю женщину! Так что если мы сейчас станем рассматривать эту тяжбу, то я тогда должен буду признать ее несостоятельной, и ты заплатишь, как и было оговорено, самую щедрую отступную виру – свою собственную голову. Еще раз спрашиваю, Гьюр: ты передумал или нет?

– Нет! – сказал Гьюр и рассмеялся.

Я вскочил…

Но Аудолф сказал:

– Постой, ярл, не спеши! Решение еще не принято. Почтенный Гьюр упорствует, и мы сперва должны его выслушать, а уже только потом объявлять, кто из вас прав. Итак, Гьюр, слушаем тебя.

И Гьюр сказал:

– Я всех предупреждал, все слышали: Сьюгред накличет беду на всех нас! Теперь я говорю: это уже случилось! Ибо тот человек, которого она назвала своим мужем, самым бесстыдным образом возвел напраслину на самое святое, что есть у нас – на Заветный Чертог! Мало того – он оскорбил всех до единого храбрейших наших воинов! Ха! Зверь их жрет! Ха! Зверь, так утверждает он – это наш Винн! А если вдруг кто из нас возьмет да поверит этим постыдным россказням? Что тогда здесь, во всей нашей стране, будет твориться, вы представляете?! И посему я опять говорю – отдайте мне Сьюгред в наложницы! А этот человек… Он не имеет права называться человеком – он должен быть убит! Я все сказал. А вам теперь решать, я прав или не прав. Итак, я слушаю! – и сел.

Но все молчали. Молчал и я. Меня тогда как громом поразило! Я тогда не знал, что и подумать!

А вот зато Аудолф Законоговоритель уже поспешно встал и бодрым, громким голосом заговорил: