Видел ли я когда-нибудь этого человека здесь? Нет.

Случилось землетрясение, Уэбер закончил «Удивительную», я начал ''Полночь приходит всегда». Он уехал в Европу, как только был закончен монтаж, сказав, что вернется, когда будет причина вернуться. Это оказалось больше, чем на год, и дома он пробыл лишь столько, сколько потребовалось, чтобы упаковаться для переезда на восток.

Остальное вы знаете. Большую часть этой истории вы слышали от Уэбера, но, как видите, к ней все же можно добавить кое-какие мелкие детали. А что же Спросоня, этот, едва ли, не ангел Божий? Или Саша? Даже маленькая Блошка? Позже.

Скажу вам только одно – собаку я не убивал.

* * *

– Нет, совершал!

– Черта с два я совершал!

– Ладно, ладно, Шон, Джеймс, довольно. Ник, ты хотел что-то сказать?

– По мне, так все это чушь собачья и тоска смертная.

Не знаю, что в этом человеке было такого, но когда он что-нибудь говорил, все присутствующие обязательно замолкали, и голоса начинали звучать снова только через несколько мгновений. Может, дело было в его репутации. А может, все мы пока еще прикидывали, что он собой представляет. Во всяком случае, последние слова были самым крепким его выражением с тех пор, как мы начали работать.

– Продолжай.

–А нечего и продолжать. Вы все мусолите проблему, что такое «настоящее зло». И похожи вы при этом на Свидетелей Иеговы126 . Мы уже два дня подряд городим всякую чушь и ни к чему не приходим. Хотите знать, что такое зло? Зло – это револьвер. Зло – это негодяй, который его заряжает. Зло – это дерево, надвое расщепленное молнией.

Это не что-то конкретное. Это все, что стало плохим. Детский велосипед вещь вполне нормальная, но когда вы видите его валяющимся на земле, а вокруг все залито кровью, это уже нечто совсем другое.

Шон, разозленная тем, что ее прервали в самый разгар перепалки с Джеймсом, огрызнулась:

– А какой твой самый худший поступок? Ник ухмыльнулся.

– Даже будь мы давно знакомы, я бы все равно тебе не сказал. Потому что мне бы не хотелось, чтобы кто-нибудь знал о таком.

Уайетт наклонился ко мне и негромко шепнул на ухо:

– Все быстро становятся неуправляемыми. Я кивнул и встал.

– Давайте на сегодня закончим. Никого упрашивать не пришлось. Комната опустела за двадцать пять секунд.

– Слушай, Вертун-Болтун, что же я делаю не так?

– Ник прав: всеми этими бесконечными разговорами мы только вгоняем себя в тоску. Как будто ребятишки сидят у костра и рассказывают страшные истории. «А какой твой самый худший поступок?» Да кому какое дело?! Будь уверен, Никапли мог бы рассказать самую зловещую историю, но даже расскажи он ее, мы все равно отреагируем, как дети, сказав: «Да. Это действительно круто», и будем ждать, не переплюнет ли его еще кто-нибудь.

Выходя из репетиционного зала, я в сотый раз задумался, что же я пытаюсь сделать. Было ли нашей целью сделать пару пугающих черных сцен, которые, если их умело вставить в общий контекст «Полночь убивает», удовлетворительно завершат фильм? Или «им» нужен фильм, откровенно утверждающий мораль, не оставляя у людей сомнений, что Кровавик и все, за что он стоит, болезненно и отвратительно?

В чем в трех своих фильмах преуспел Фил, так это в превращении чудовища в своего рода извращенного антигероя. Детям Кровавик нравился. Они охотно носили футболки, на которых он был изображен с увеличительным стеклом в руке. Было продано более сотни тысяч плакатов. Журнал «Пипл» поместил о нем пространную статью. В ней утверждалось, что «Полночь» – один из самых популярных фильмов в Бейруте. Солдаты обеих противоборствующих сторон ходили в кино с оружием, и когда начинались их любимые места, размахивали автоматами и выкрикивали имя своего «героя».

Каллен считала, что мы должны сделать анти-кровавиковское, анти-полуночное заявление.

Уайетт был убежден, что если Фил и затронул какие-то темные силы, то только по счастливой случайности. В любом случае, несчастный эпизод был уничтожен. Следовательно, нашей задачей было закончить фильм, который без этих особых стрейхорновских сцен станет просто еще одним глупым фильмом ужасов, обреченным кануть в Лету через несколько месяцев после выхода на экран, что и приведет к эффективной ликвидации Кровавика.

Были и другие возможности, но они только еще больше сбивали с толку. Одной из них, очень соблазнительной, был вариант, пришедший мне в голову совсем недавно, во время чтения статьи одного литературного критика. По его словам, «жанр, к которому относится произведение, может быть изменен просто добавлением или изъятием нескольких строк». Перед отъездом в Нью-Йорк я предложил Уайетту попытаться направить «Полночь убивает» в юмористическое русло, просто чтобы посмотреть, как он это собирается делать. То, с чем он ко мне явился, было забавным и сюрреалистичным, но совершенно неуместным и очень походило на его старое телешоу. И все же идея об изменении направленности «добавлением или изъятием нескольких строк» не выходила у меня из головы.

Я все еще верил, что, обмениваясь идеями с людьми, которые будут заняты в сценах, мне удастся найти нечто важное. Однако пока ничего не получалось.

Уайетт спросил, не хочу ли я сходить пообедать, но так бездарно проведенная половина дня отбила у меня всякий аппетит.

– Тогда пошли в кино. Что бы ты хотел посмотреть?

– Нет уж, спасибо.

– Хочешь пойти на танцы? Можем сходить к Джеку Николсону, в этот его…

–Уайетт, обо мне не беспокойся. Со мной все в порядке. Я немного обескуражен, но это не страшно. Спасибо тебе за заботу.

Он высадил меня у дома и уехал навестить приятеля. Я вошел и, совершенно машинально, сразу двинулся на кухню – чего-нибудь перехватить. Не то чтобы я проголодался, просто мне нужно было чем-то заняться, пока я не придумаю занятие получше.

– Уэбер? Это ты?

– Привет, Саша. Я.

Она вошла, широко улыбаясь.

– Сегодня поступили результаты некоторых моих анализов, и врачи считают, что они довольно обнадеживающие.

– Это отличные новости! Ох, Саша, как же я рад это слышать.

– И еще кое-что! Наверное, лучше бы было, если бы тебе это рассказал Уайетт, но он всегда обещает, а потом не делает. Пока ты был в Нью-Йорке, он ходил в лабораторию и сдавал кровь на анализ. Так вот, анализ оказался лучшим за последние два года!

Вам никогда не приходилось изображать радость, когда, на самом деле, вы внезапно пугаетесь до смерти? Счастливо попробовать. От Сашиных новостей у меня по всему телу будто поползли сотни муравьев. Улучшение их здоровья просто не могло не быть связано с тем, что мы делаем. Но вдруг нас постигнет неудача? Что случится, если новые сцены окажутся дрянными или «всего лишь» хорошими и не дотянут до предписанного уровня?