— То есть пророчество все-таки имеется, — констатировал Грегор, но она не обратила на его реплику внимания:

— Втягивать тебя в эту заварушку с зубастиками было с моей стороны непростительно. Ты ведь им ничем не обязан.

— Какая разница — обязан я им или нет? — возразил Грегор. — Я хочу помочь им не потому, что кто-то кому-то обязан, а потому, что все это неправильно и нечестно — то, что с ними делают.

— Но возможно, когда узнаешь, о чем говорится в пророчестве, ты станешь думать иначе, — уклончиво сказала Люкса. — Я объявила эту войну из уважения к мышам. А тебя с ними ничто не связывает. Это у нас, подземных, много причин для того, чтобы испытывать к ним благодарность. А для тебя они ничего особенного не сделали.

Ветер взъерошил ей волосы и отбросил их назад. Необыкновенные фиолетовые глаза ее, широко раскрытые, смотрели на Грегора в упор, ожидая ответа. Она должна была знать, может ли на него рассчитывать.

И он негромко произнес:

— Сделали. Кое-что особенное. Они спасли тебя.

Лицо Люксы просияло.

Грегор заставил Люксу лечь и попытаться уснуть — ему совсем не хотелось, чтобы она валилась с ног от усталости во время боя. Сначала она сопротивлялась, но он пригрозил, что разбудит Живоглота:

— И ты ведь знаешь, он не заткнется до тех пор, пока ты не свалишься в изнеможении, — предупредил Грегор.

— Ладно-ладно, я лягу, — согласилась Люкса.

Она улеглась рядом с Газардом и Босоножкой, и вскоре Грегор с удовольствием увидел, что она задремала.

Грегор остался дежурить. У него не было часов или каких-то других приспособлений для определения времени. Но это было не важно: у них был Живоглот, а ему часы не нужны. Он проснулся примерно через четыре часа и разбудил всех, кроме Газарда, Босоножки и Картика.

Зубастик стал просыпаться сам, когда начались сборы, и вскоре был на ногах. Узнав о планах, он начал настойчиво требовать, чтобы его взяли в освободительный поход.

— Я должен! Я должен идти! Я должен найти Хиронию! Она будет вам нужна, чтобы разгадать шифр! — твердил он.

— Хирония? Я что-то о ней слышал. Но… ты отправляешься в Регалию! — заявил Живоглот.

Спор продолжался и усиливался, почти перейдя в ссору, но тут вмешался Говард:

— Довольно! Картик прав. Это его семья, его друзья — он имеет право участвовать. Вот только сначала…

И Говард достал из аптечки маленькую красноватую бутылочку, которую Грегор еще никогда не видел, и протянул ее Картику:

— Сначала прими вот это. Это эликсир из лечебных трав, он придаст тебе сил.

Картик тут же сделал большой глоток, несколько раз изумленно моргнул — и рухнул на землю как подкошенный.

— Что ты ему дал? — спросил Грегор.

— Очень сильное снотворное. Мы используем его редко, когда нужно успокоить пациента немедленно и надолго — например, при операциях. Когда надо ногу отрезать или еще какое-нибудь сложное вмешательство, — ответил Говард. — Думаешь, с моей стороны это было нехорошо, да?

— Как раз наоборот, — вмешался Живоглот. — Но с тобой, оказывается, надо держать ухо востро! — шутливо добавил он.

Они уложили Босоножку, Картика, Газарда на спину Ареса, туда же забрался Темп. Грегор помыл свою бутылку и наполнил ее чистой водой, а потом положил ее в рюкзак, рядом с биноклем, клейкой лентой, батарейками и фонариками, он даже вынул свой фонарик из кармана и тоже положил в рюкзак.

Затем повесил рюкзак на плечи Люксе.

— Что это? — удивилась она, когда он начал продевать ее руки в лямки.

Сколько они путешествовали вместе, этот рюкзак всегда был при Грегоре, и никто никогда не покушался на его содержимое.

— Мне он не нужен. А тебе может пригодиться, — сказал Грегор. — Ты ведь в курсе, как батарейки менять в фонариках, да?

— Думаю, да. Но ведь вам нужен свет на обратном пути…

Вместо ответа Грегор взял скипетр Босоножки и нажал на кнопочку:

— У нас есть волшебная палочка, видишь?

Когда они обнялись на прощание, Грегор вдруг почувствовал, что не может разомкнуть объятия. Просто не может — и все.

Но наконец его руки разжались, он обнял Говарда, похлопал по плечу летучих мышей. Кивнул Живоглоту, который терпеть не мог всяких нежностей. И вскарабкался на спину Ареса.

Он оставлял их… всех… Люксу, Живоглота, Найк, Аврору… улетал от них… и была вероятность — и надо сказать, очень большая! — что он больше никого из них не увидит.

— Беги как река, парень, — пожелал Живоглот.

— Высокого вам полета, — ответил Грегор, и все смотрел и смотрел, не отрываясь, на Люксу, пока Арес не улетел уже слишком далеко.

Тогда он лег между Босоножкой и Газардом и обнял их обоих. Темп сидел у него в ногах, приглядывая за Картиком.

Грегор выключил волшебный скипетр, чтобы экономить свет на экстренный случай, и все вокруг сразу погрузилось в полумрак, а по мере их удаления от джунглей темнота сгущалась, и наконец стало совсем темно.

Спать Грегор не мог, хотя и знал, что надо бы. В темноте слух его обострился, иногда он слышал, как шумит неподалеку вода или кричит какое-то животное, но по большей части он слышал звуки, которые исходили от них самих: шум крыльев Ареса, ровное дыхание Босоножки, бормотание Газарда во сне. Грегор даже различал отдельные слова: Талия… мама… тайна…

Тайна.

Слово, которое наполняло Грегора беспокойством.

Как же это мучительно: хранить тайну, знать, что она существует, пытаться ее разгадать и понимать, что тайна ждет тебя впереди — там, в темноте…

А этим летом вообще были сплошные тайны. Шрамы у него на ногах, которые никто в Нью-Йорке не должен был видеть. Тайный полет на курган. Тайный знак косы под телом Чевианы. Ложь Викусу насчет пикника. Зашифрованное в виде песенки пророчество Сандвича. И самая ужасная тайна — то, что крысы задумали сделать с зубастиками.

И вот теперь еще одна тайна ожидала его в Регалии — по крайней мере для Грегора она оставалась тайной: записанное Сандвичем «Пророчество времени».

Но Грегор почему-то думал, что не такая уж это великая тайна, как представляется его друзьям. Никто из них не осмелился рассказать ему про это пророчество, и Грегор догадывался, почему: видимо, в пророчестве была предсказана смерть. Либо его собственная, либо кого-то из тех, кого он очень любит. Ведь даже Живоглот смешался, когда он попросил ему все рассказать.

Теперь в его мысли ворвались новые звуки: когти… крысиные когти… они со злобой шкрябали камни там, внизу. Грегор перевернулся на живот и посмотрел вниз, слегка перегнувшись через крыло Ареса, но, разумеется, ничего не увидел в темноте. Крысы учуяли их присутствие, они учуяли его, Грегора, запах, и теперь в бессильной злобе царапали когтями камень и даже выкрикивали его имя, желая ему смерти. Однако добраться до него они не могли.