ночью, когда он лежал в разложенном гамаке в тесной каюте, которую они делили с Коултоном, ему приснился Бертольт. Видение не походило на сон. Он был в Карндейле, стоял в длинной больничной палате. Все кровати, кроме одной, были пусты, а матрасы с покрывалами перевернуты и прислонены к стене. Сквозь муслиновые занавески внутрь белыми пятнами пробивался дневной свет. В постели, уткнувшись раскрасневшимся лицом в подушку, лежал его брат, бледные руки которого неподвижно покоились поверх простыней. Ему было столько же лет, как и когда он умер. Такой маленький. По палате, цокая каблуками, прошла незнакомая Джейкобу медсестра и остановилась у кровати Бертольта. На мгновение она взяла мальчика за запястье, а потом наклонилась, чтобы открыть ему веки. В комнате стало светлее, затем еще светлее. И тут Джейкоб проснулся.

Он был весь мокрый от пота. Повернувшись, он увидел, что гамак Коултона болтается, как пустой мешок, а товарища нигде нет. Каюту слабо освещал висящий на балке фонарь. Джейкоб свесил ноги вниз, сполз на пол и вытер лицо. В углу стояла женщина-другр.

– Ради всего святого, – прошипел он.

Сердце у него заколотилось.

– Девочка-невидимка, она наблюдала за тобой. А ты ее не заметил. Тебе следует быть осторожнее, она слишком любопытна.

– Не она единственная, – сказал он с укором. – Где Фрэнк?

– Мистер Коултон вернется нескоро.

Но Джейкоб ее почти не слышал. Что-то в ее манере держаться напомнило ему о давних днях, о детстве, о Вене. И вдруг он вспомнил.

– Я знаю тебя… – выпалил он вдруг. – Я видел тебя раньше. Когда был маленьким.

– Да. На Стефансплац.

– Под сводами собора в тот день, когда Бертольт упал на улице. Когда его лягнула лошадь.

– А еще в тот день, когда вы оба впервые попали в приют. Я видела, как вы поднимались по ступенькам; видела, как монахини заводили вас внутрь. Вы тогда оглянулись и посмотрели на меня. Помнишь?

Он медленно покачал головой. Попытался вспомнить, но не смог.

– А еще в вагоне поезда, когда Генри Бергаст увозил тебя из Вены. Я сидела у окна через проход и наблюдала за тобой. Ты все время смотрел на меня.

– Это я помню, – прошептал он.

– Я всегда была рядом, Джейкоб. Всегда наблюдала за тобой. Ты драгоценен, в тебе заключена великая сила. Подумай, сколько добра ты можешь сделать, скольким людям можешь помочь. Если только позволишь себе стать тем, кем ты должен быть.

– Бертольт всегда говорил, что завтрашний день – это новое начало. То, что мы собираемся сделать, еще не сделано.

– Но все уже решено. Что ты сделаешь, кем станешь. Иногда это решено за нас.

– Я… не знаю.

– Ты создан для этого. Ты должен помочь ему. Найти его.

Джейкоб чувствовал себя истощенным, словно не спал несколько недель. Он не знал, что с ним происходит. Призрачная женщина скользнула вперед, перед ее лицом медленно клубился дым, напоминая сгущающиеся тучи, отражающиеся в бездонном озере, которое изнутри подсвечивается каким-то жутким люминесцентным планктоном, почти видимым, и Джейкоб, не в силах выносить этого зрелища, отвернулся.

– Он страдает, Джейкоб. Он все еще ребенок, как и когда умер. И его одиночество и страдания не прекратятся. Если только…

– Если только что?

Другр сняла перчатки.

– Вытяни руки вперед, – сказала она. – Поверни их.

Ее собственные ладони были почерневшими и скрюченными, как руки мертвецов. Кончиками пальцев она медленно коснулась его ладоней. Он вздрогнул. Это было жуткое, бесплотное ощущение, похожее на глубокий вздох, но тем не менее все же осязаемое. Его отвращение переросло в страх. В тот же миг другр, этот призрак, это видение схватило его за запястья – и его руки пронзила жгучая боль. Она была удивительно сильна. Джейкоб пошатнулся, охваченный смертельной тоской, но другр не ослабила хватку, удерживая его на некотором расстоянии, словно они скрепляли договор, – вот только он ни на что не соглашался. Руки его горели огнем, проникавшим в костяшки пальцев и в запястья. Он не сдержался и закричал.

Она отпустила его. Джейкоб попятился назад, вцепившись в обожженные запястья пальцами. Его руки и предплечья покрылись темными чернильными пятнами, как будто испачканные хинином. Пятна эти походили на татуировки в виде вихрей и узоров. Они двигались, постепенно перемещаясь под кожей. Пальцы англичанина вытянулись, пожелтели и потрескались.

– Что ты сделала? – в ужасе прошептал он.

– Жребий брошен, Джейкоб Марбер.

Она показала рукой в угол узкой каюты. Фонарь медленно покачивался на балке. Сердце Джейкоба сжалось и потяжелело. Искаженные пальцы дернулись почти сами по себе, и с пола внезапно поднялся маленький завиток пыли. Повернув ладони, он почувствовал какую-то новую силу, холодную мощь, которой в нем раньше не было. В изумлении он принялся испытывать свой талант пыли, которая, к его удивлению, сама собой складывалась и росла, становилась плотнее, темнее, словно размножаясь на глазах, превращаясь из пыли в нечто иное, отбрасывающее тени на железный крюк, скрывая из виду гамаки и наполняя маленькую каюту клубящейся, непроглядной тьмой.

– Пыль теперь часть тебя, Джейкоб, – сказала другр.

Из-за сгустившейся тени он больше не мог видеть призрака.

– Я ощущаю прекрасный голод. Прочувствуй его, узнай, на что ты способен.

И Джейкоб прочувствовал. И испытал восторг. Ему казалось, что теперь ему было подвластно абсолютно все, как будто он мог принести в мир тьму одной лишь силой воли.

Он сжал кулак. Чернильные пятна на его коже помутнели, распались на части и снова слились, как дым, а затем пыль стремительным вихрем втянулась в его чудовищные скрюченные пальцы и исчезла. Пыль попала внутрь него, потекла по телу, словно электрический ток. Джейкоб посмотрел на свои искаженные руки. Он ощущал себя не так, как раньше. Ему показалось, что он внезапно постарел.

– Это может вернуть моего брата?

– Это лишь слабый пример, – сказал призрак женщины. – Это только начало.

Он облизал губы. Внезапно он вспомнил о Коултоне и, почувствовав укол вины, оглянулся на дверь, словно та могла распахнуться в любой момент. Его товарищ никогда не поймет этого. Понизив голос, он произнес:

– Скажи, что я должен делать?

Над головой скрипел фонарь. Снаружи доносились слабые всплески волн. Воздух позади призрака словно трещал, разрываясь подобно ткани.

– Путь долог, а ночи коротки, – прошептала другр. – Ты должен пожелать идти за мной. Должен все оставить и следовать за мной. Ибо ты еще недостаточно силен.

– Я стану сильным, – сказал он.

В воздухе образовалось странное отверстие. Через мгновение оно расширилось до такой степени, что он мог бы пройти через него.

Другр шепотом ответила:

– Тогда ступай, иди и измени мир.

Институт. 1882

17. Пробуждение в поместье Карндейл

Элис Куик проснулась в незнакомой ей кровати. На костяшках пальцев алели синяки. Было невозможно определить, утро сейчас или вечер. На ночном столике рядом с кроватью лежала ее одежда и шляпа. Снаружи доносились звуки дождя и детские голоса.

Каждый вдох отдавался болью в левом боку – в месте, куда ее ранил Джейкоб Марбер, – однако, ощупав его пальцами, она не обнаружила никакой раны. Элис постаралась задержать дыхание и зажмурила глаза, попытавшись вспомнить, что произошло.

И она вспомнила. Гул поезда, удалявшееся лицо Джейкоба Марбера. Дым, вырывающийся из поднятых вверх ладоней этого чудовища. И Марлоу, заключенного в ее объятия. Потом мучительное ожидание на какой-то платформе, по которой суетливо сновали кондукторы. Огромные сверкающие локомотивы на железнодорожных путях. Второй вагон в ночном поезде, за которым последовала поездка в старой, пропитанной дымом сигар шотландской коляске с просевшими рессорами. Скрип колес на плохой дороге. А потом… эта скудно обставленная комната с высоким потолком. Пол из каменных плит, выцветшие обои с японским орнаментом. Элис не знала, где находится.

– Вы в Карндейле, – произнесла сиделка, расположившаяся у ее кровати. – И теперь вам гораздо лучше. Как вы себя чувствуете?

– В Карндейле, – медленно повторила Элис. – А где Марлоу? Он…

– Сияющий мальчик? Уверена, он где-то поблизости. Как и его друг.

– Я долго спала?

– О, не так уж и долго. А теперь приподнимитесь. Вот так, полегче…

Но Элис казалось, что с момента нападения время удлинилось, растянулось и странным образом сдвинулось. Все произошедшее было таким далеким. Она смотрела, как сиделка сворачивает простыни и складывает их в корзину металлической тележки, как за ней закрывается дверь, как удаляются звуки колес и шагов. Потом она встала с кровати. Ребра пронзила боль. Она сняла ночную рубашку и медленно оделась. Кольта «Миротворец» нигде не было. Она открыла шторы. Из-за дождя дневной свет был тусклым, но все же от него