– Я понимаю в прибыли!

И вот теперь Иринка занималась раскопками на Черноморском побережье, а у него не было не то что недели – свободного дня. Алик каждый день объезжал торговые точки по всей Москве и выяснял у продавцов самые ходовые модели и размеры женского белья для закупки следующей партии.

Он вошел в полупустой вагон метро и привычно-равнодушно обвел глазами пассажиров. Напротив него поместилась молодая женщина в замысловатой соломенной шляпе на голове. Алик с безразличием отметил сходство ее с какой-то зарубежной актрисой. Крупноватая блондинка с серыми глазами и чувственными губами. Не в его вкусе, хотя многие из его приятелей, в том числе и Кит, находили такой тип женщин очень привлекательным.

Алик крутанул на пальце обручальное кольцо и вспомнил недавнюю статью в какой-то бульварной газетенке: если у человека появляется привычка крутить обручальное кольцо, то его что-то не удовлетворяет в семейной жизни. Глупость, конечно, но по отношению к нему, пожалуй, правильно. Он вдруг вспомнил, с каким равнодушием Иринка согласилась с тем, что работа важнее поездки в Крым. Это почему-то сильно задело его, он даже не ожидал.

Алик очнулся от своих мыслей и снова скользнул взглядом по блондинке в соломенной шляпе. В ней есть что-то пошлое и вульгарное.

Он встретил ее взгляд, нахальный и насмешливый, заметил какое-то презрительное движение в уголках ее губ и еще больше разозлился.

Он отвел глаза, но лишь на секунду. Через мгновение какое-то непонятное, неизведанное чувство заставило его снова заглянуть в лицо женщины и искать ее ответного нахально-насмешливого взгляда. Она долго не смотрела на него, ему показалось, целую вечность. Но вот опять движение губ и темный огонек в ее серых глазах. Алик ощутил радость, сравнимую разве с исполнением самого заветного желания.

Он не понимал, что с ним происходит. Эта женщина завораживала, притягивала, будила какую-то животную страсть. Он пожирал, раздевал ее глазами, мысленно расстегивая одну за другой пуговицы на ее легком розовато-коричневом платье.

И может, ему казалось, но он чувствовал жар и озноб от того, что она так же страстно изучает его.

На одной из станций между ними встал парень в черных джинсах, и Алик целых пять минут не видел ее глаз. В поле зрения оставались только ее ноги, небрежно заброшенные одна на другую. Но даже в этой небрежности была необъяснимая притягательность.

Парень в черных джинсах наконец-то сел на освободившееся место, и они снова смогли обменяться взглядами. Он смотрел на нее радостно и чуть испуганно, она спокойно и немножко вызывающе. Но Алика больше не раздражала ни ее внешность, ни взгляд, и даже вызов он принимал с животным восторгом.

На «Пушкинской» она грациозно встала, слегка поправила платье и шляпку и двинулась к выходу. Алик тоже вскочил и, подойдя к двери, встал за ней. Она с усмешкой взглянула на него, чуть повернув голову, и он, словно невзначай, коснулся платья на ее плече. Но она не обернулась и даже не вздрогнула.

Двери распахнулись, Алик окунулся в деловую, спешащую толпу и вдруг, так же моментально, пришел в себя. Наваждение не исчезло, она еще была в поле его зрения, направляясь к переходу на «Тверскую», но он остановился и даже не попытался ее догнать.

Он не умел знакомиться, у него напрочь отсутствовала Никитина донжуанская легкость в общении с женщинами, и он, всегда эту легкость презиравший, впервые пожалел, что не в силах догнать, познакомиться, взять телефончик.

Это все ерунда! И вообще что-то непонятное, необъяснимое, небывалое! Игра воспаленного, уставшего мозга!

Он сердито развернулся и зашагал к выходу.

Это первые признаки шизофрении, сумасшествия! Пройдет пятнадцать минут, и ее лицо навсегда исчезнет из памяти.

Пятый месяц Татьяна жила без Игоря. Поначалу она не особенно замечала это. Двадцатидневная вахтовая работа мужа приучила ее к одиночеству и притупила ощущение разлуки, но так было только в первый месяц.

Потом от Игоря стали приходить письма, ровные, спокойные, ни словом не упоминающие о разводе, с неизменно веселыми записками для Жени и Даньки. И только тогда на Татьяну навалилось одиночество. Оно злило ее своей безысходностью, хотя видимый путь к отступлению был: стоило лишь написать Игорю покаянное письмо, и все, по крайней мере внешне, встало бы на свои места. Этот выход видели все, кроме нее. Для нее такое почему-то было еще более невозможным, чем одиночество.

Она долго не отвечала Игорю, но однажды решилась и написала холодное, сдержанное письмо с просьбой о разводе. Она посчитала для себя унизительным что-то объяснять и оправдываться, самим фактом письма подтвердив все его догадки.

Началось оформление документов, и Татьяна очутилась в вакууме непонимания. Родители приняли ее решение в штыки, как и следовало ожидать. Они по-прежнему ничего не знали о Данилине и, конечно, не понимали, что произошло между дочерью и зятем. Отец прямо заявил Татьяне, что это дурь и блажь и что подавать на развод может только круглая идиотка. Мама без конца плакала и жалела детей, что раздражало Татьяну еще больше, чем гнев отца.

Впрочем, на другую реакцию родителей Татьяна и не рассчитывала. Но на их сторону решительно и бесповоротно встала Зоя. Она четко и ясно сформулировала свое отношение: Данилина нет, а оставаться одной с двумя детьми глупо и непрактично.

Поддержку в это тяжелое время Татьяна получила с самой неожиданной стороны – от дочери. Безусловно, это было не одобрение, но молчаливая помощь. Сначала Татьяна как можно мягче постаралась объяснить Жене, естественно, не упоминая о настоящей причине, необходимость развода с отцом. Потом Женька получила от Игоря письмо, написанное примерно в тех же тонах и даже в тех же выражениях. Она не плакала, внешне не переживала, не замыкалась в себе, не делилась своими размышлениями с Татьяной, но как-то тихо и незаметно стала жестким стержнем семьи. Она не давала отчаиваться и срываться матери, поддерживала хорошее настроение в доме, сглаживала непримиримость деда, успокаивала бабушку и проводила с Данькой гораздо больше времени, чем раньше.

От Игоря регулярно поступали вполне солидные денежные переводы, но Татьяна была намерена переменить свой образ жизни, решив, что роль домохозяйки за два года ею уже сыграна. В школу возвращаться не было смысла. Она до сих пор без гневной дрожи не могла вспоминать последние месяцы работы перед декретом. И хотя она достоверно знала, что Влад вплотную занялся карьерой и ушел из школы куда-то в городские структуры, о ее возвращении не могло быть и речи. Влад оказался настоящим пауком, раскинувшим липкую сеть сплетен, и эта сеть держалась, действовала и захлопывала свои ловушки и при отсутствии паука.

Через бывших однокурсников Татьяна подыскала себе место в родном пединституте и теперь активно занималась устройством Даньки в детский сад.

Отношения с Зойкой немного натянулись и даже грозили охлаждением, но, как всегда, подруга первая объявила о перемирии.