Нет, никакие слова не смогут описать этот момент, потому что то, что я увидела, было не просто кровью, но, скорее, воплощением смерти. Ни один живой не может стать свидетелем подобной смерти, если только он не обречен и в момент кончины не окажется в доме с зеркальными стенами. Эта смерть, непрошеная и всесильная, разверзлась и поглотила две жизни. Оставаясь в коридоре, но глядя в ее палату на всесилие и буйство смерти, я сломалась. Палата Дороти была окружена черной пульсирующей рамкой. Где-то на заднем плане пузырилась кожа. На переднем плане бушевала река крови – река, самая настоящая красная река. Эта сцена заполняла всю комнату. В ней не было ни одного проблеска света, ни одного белого пятна. Тут не было ангелов, и ничья всесильная и милостивая рука не приподняла завесу мрака. Должно быть, кто-то поспешил увезти меня прочь. Должно быть, кто-то вздрогнул, когда я разнесла вазу с пионами.

Должно быть, кто-то тащил, толкал и волочил меня, пока я плакала и кричала, металась, сопротивлялась и дралась. Должно быть, кто-то успокоил меня быстрым уколом в бедро. Кто-то, я не знаю кто, но кто угодно мог все это со мной сделать. Я не могу утверждать этого наверняка.

Я проснулась через восемь часов, охрипшая, вся в синяках и со швами на лодыжке. Как мне объяснили, ее рассек осколок стекла, отскочивший от пола во время моей вспышки протеста перед лицом смерти. Возле моей кровати стояла мама. Она держала меня за руку. За ее спиной стоял папа, и я видела только его заплаканное лицо. Агент Лиу и Лола периодически появлялись в дверном проеме на встречных курсах, отпугивая своим устрашающим видом любого, кому вздумалось бы хотя бы приблизиться к моей палате.

Возможно, предсмертная агония Дороти всего лишь плод моего воображения. Я не знаю. Я знаю только то, что самая первая картина и ее крик останутся со мной до конца жизни.

Вот почему любовь надо включать только в случае абсолютной необходимости.

Я знала достаточно о mens rea[16], чтобы представлять собой угрозу. Хотя мама и занимается гражданскими делами, она сохранила учебник, по которому готовилась к квалификационному экзамену на присвоение статуса адвоката. В этой книге меня буквально зачаровал именно раздел, посвященный преступному намерению или mens rea, преступному умыслу. Я прочитала его, когда мне было четырнадцать лет, а затем еще раз, когда исполнилось пятнадцать, и снова в шестнадцать, после всех описанных событий. Я была одержима «Законом и порядком»[17] и реальными документальными фильмами о преступлениях. Чтобы добиться смертной казни или, в крайнем случае, пожизненного заключения без права досрочного освобождения, в головах присяжных заседателей не должно было зародиться ни тени сомнения в том, что Доктор (единственный, кого ожидал открытый процесс) действовал с преступным умыслом. И мне предстояло об этом позаботиться. Как и в случае с моим похитителем, мой план мести этому злодею имел тройной уровень гарантии. Регистратор из клиники заключила соглашение. Очевидная пара заключила соглашение. Брэд? Брэд – это отдельная история, так что позвольте мне пока что не забегать вперед.

Если вы юрист и читаете эти строки, вы можете задать себе вопрос – почему федеральное правительство не судило Доктора на федеральном процессе и почему этот трофей достался Индиане. Я и в самом деле не знаю всех подробностей, но похоже, что Лиу, федералы и Индиана заключили какое-то соглашение, что позволило Индиане, штату, который славится бескомпромиссным отношением к преступникам, заполучить золотые ключи от дверей в ад.

По мере приближения судебного разбирательства Доктор обретал все более мрачный облик истинного злодея. Он был единственным, кто отказался заключать соглашение с обвинителем или попытаться, подобно Брэду, встать на дорожку постоянного пересмотра (continual judgement) дела, а следовательно, единственным, кто настоял на суде присяжных. Какие еще присяжные? – спрашивала я себя. – Неужели кто-то способен над ним сжалиться? Он убил Дороти. Он мог ее спасти. Он не человек. Он даже до животного не дотягивает. Он низшая форма жизни. Он ничто. Присяжные?

Поскольку никто не пропустил бы меня в камеру Доктора с мачете в руках, я принялась за обвинение. Я понимала, что несложно будет добиться того, чтобы его обвинили в сговоре с целью похищения и покушения на убийство. А поскольку в результате совершения обоих преступлений умерли люди, то в качестве наказания должна быть назначена смертная казнь. Так, с этим ясно. Смерть, наступившая в результате совершения тяжкого преступления, это убийство, за которое несут ответственность все, кто к нему причастен, даже если они и не нажимали на спусковой крючок или, в моем конкретном случае, не толкали жертву в наполненный водой пружинный матрас, чтобы она захлебнулась и сгорела от того, что эта вода оказалась под напряжением. Или не отказали беременной девушке-подростку в помощи, осознанно оставив ее и плод умирать.

Как и следовало ожидать, Доктор утверждал, что Дороти все равно умерла бы и что совершенное им преступление тут ни при чем. Тонущая крыса хватается за любую плавающую в океане щепку. Я не могла допустить, чтобы доводы Доктора остались без ответа, поэтому я приготовила свои свидетельства.

Зал суда обычно выглядит очень похоже на то, что вы видите по телевизору. Тот зал, в котором выступала я, представлял собой помещение без окон с темными деревянными панелями в восемь футов высотой на всех четырех стенах. Тут было всего десять рядов скамей для зрителей, заинтересованных членов семьи, завсегдатаев, представителей прессы и художников-криминалистов. Прямо перед ними располагались большие столы – слева для обвинения, справа для этого засранца и лузера – обвиняемого. Прямо по центру на возвышении находилась скамья судьи, сбоку от которой было место свидетеля. Перед судьей сидел судебный секретарь.

Судебный процесс над Доктором состоялся через шесть месяцев после моего освобождения – в сокращенные сроки, вообще-то – и я успела похудеть до своего прежнего размера. В тот день, когда меня вызвали в качестве главного свидетеля, я сидела в коридоре на деревянном стуле – знаете, есть такие, с углублениями для ягодиц – и болтала ногами, обутыми в стильные кожаные туфли от Мэри Джейн. Мама не позволила обвинению нарядить меня в костюм замарашки только ради того, чтобы заручиться сочувствием присяжных. Она заявила, что подобное шоу поощряет «смещение предубеждений» или «дискриминацию наоборот» и представляет собой «ленивую стратегию». О, можете не сомневаться, мама глубоко запустила когти в стратегию обвинения и прекрасно знала, что делает. Она была лучшим адвокатом, которого только можно было себе пожелать.

Мои черные туфли отлично сочетались с простым черным платьем с короткими цельнокроеными рукавами и двумя прямыми складками на юбке. Разумеется, оно было на подкладке. Разумеется, оно было итальянским. Разумеется, оно стоило целое состояние. Мама одолжила мне свои огромные бриллиантовые сережки-гвоздики. Ни на какие другие украшения она не согласилась, к дикому неудовольствию государственных обвинителей в убогих платьях. Обе настаивали на нитке невинного жемчуга у меня на шее.