Мы только что упоминали о священнике Бруне, которому поручена была паства в Старом гарде, у вагров. «Лишь только прибыл он в Старыгард, говорит Гельмольд, он приступил к благочестивому делу с великою ревностью, и призвал народ Славянский к благодати возрождения, вырубая священные рощи и уничтожая бесовские обряды». А как крепость и город (Старыгард), где была прежде кафедральная церковь и (епископский) престол, находились в запустении, то он «склонил графа (голштинского) основать колонию Саксов, чтобы был священнику утешением народ, знакомый по языку и образу жизни». Так действовал у славян тот благочестивый и попечительный о своей пастве Бруно, который один между немецкими проповедниками на славянском Поморье решился писать по-славянски! Так и он старался о водворении немцев в своем приходе, в утешение себе! Что же делали тогда другие? И нужно ли говорить о том, как вся эта исключительность и ложь, все это лицемерие, с которым проповедовалось Евангелие и в то же время отвергались самими проповедниками основные его заповеди, как все это оскорбляло и раздражало славян и какое возбуждало в них чувство гнева и омерзения. Оскорбляло же и раздражало их еще и то, что для них закрыт был, исключительностью немецкого духовенства, единственный выход, который мог иметь тогда простолюдин на поле деятельности умственной и политический, и что в руках враждебного народа находились, в их же земле, огромные доходы и выгоды, сопряженные с духовным званием. Одним словом, на славянском Поморье католическое духовенство, вместо того чтобы сглаживать (как было в землях романских, покоренных германцами) различие между победителями и побежденными, именно его поддерживало и как бы освящало.

Всем этим и объясняется отчасти ненависть балтийских славян к своим немецким священникам и те истязания и казни, которым славяне их беспрестанно подвергали, пока не были совершенно покорены. Но чужеземность духовенства не составляла еще основной причины озлобления балтийских славян против христианства: то было еще не самое главное, не самое отвратительное из зол, порожденных исключительностью западной церкви. Главное и самое отвратительное зло было то, что в глазах немцев славянин, принимавший от них веру, становился с тем вместе их подданным, – не то чтобы равноправным с ними членом государства, а данником «священной» империи, которой сами они были гражданами.

Немецкие летописцы жалуются не раз, что христианство не распространяется между балтийскими славянами: добродушные монахи обвиняют в том корыстолюбие саксов, безжалостно угнетавших славян. «Я слышал, пишет в XI в. Адам Бременский, я слышал от правдивого короля датского, что Славянские племена давно уже, без сомнения, могли бы быть обращены в Христианскую веру, если бы не препятствовало корыстолюбие Саксов, умы которых, говорил он (король), склонны к собиранию дани, нежели к обращению язычников. Не хотят видеть несчастные, какую опасность они на себя накликают своею жадностью, сначала поколебав корыстолюбием своим христианство в Славянской земле, а потом жестокостью принудив подданных к восстанию, и теперь отстраняя для людей, которые охотно бы стали веровать, возможность обращения тем, что требуют денег». Подобным образом Гельмольд говорит: «Одержав победу, Славяне вооруженною рукой свергли иго рабства и с таким упорством духа стояли за свою свободу, что скорее решились умереть, нежели принять снова наименование Христиан или платить дань начальникам Саксов. Поистине, эту беду породило несчастное корыстолюбие Саксов, которые, пока одарены были силой, не хотели признать, что война в руке Божией и что от Него победа, а напротив, такими налогами угнетали Славянский народ, который им удалось подчинить себе силой оружия, что он горькой необходимостью принужден был сопротивляться Божьему закону и подданству герцогам».

Дело понятное, и сами Адам и Гельмольд обнажают корень зла: он заключался, конечно, не в корыстолюбии саксов, которое было лишь одним из последствий его, а в целом порядке вещей, который летописцы тут же определяют несколькими словами, вырвавшимися, можно сказать, почти бессознательно; «умы Саксов, склонные к собиранию дани, нежели к обращению языков», «Саксы своею жестокостью принудили Славян-Христиан, своих подданных, к восстанию»; «Славяне сопротивлялись Божьему закону и подданству герцогам», здесь ясно, к чему привело церковное государство германцев. На саксов, пограничное и по преимуществу враждебное славянам немецкое племя, внутренней логикой этого порядка вещей возложена была обязанность ограждать и распространять в этой стороне власть империи крестом и мечом, обращая славян и покоряя их (сознание этой церковной, так сказать, обязанности саксов видно, между прочим, в приведенном месте Адама Бременского, который вкладывает в уста своего державного собеседника жалобу, что саксы не очень склонны к обращению языков). Зато они же пользовались всеми выгодами от славян: становясь христианами и поступая в подданство к «священному» государству, славяне подчинялись представителям оного в этом крае, саксонским герцогам и графам и дружине их, и они, которые налагали на них дань, и собирали ее.

Впрочем, сами немцы нисколько не скрывали смысла, какой для них имело обращение славян. Вот слова Титмара: «Племена (славянские, по преимуществу стодорские), которые, приняв христианство, подчинены были как данники королям и императорам, озлобленные надменностью Герцога Дитриха, единодушно взялись за оружие». Послушаем также, что говорит Адам Бременский. «Рассказывают о короле Генрихе (Птицелове), что он одной великой битвой нанес такой удар Славянским племенам, что остальные (славяне) добровольно обещали и королю дань, и Богу обращение в христианство». «Говорят, что король Оттон покорил своей державе все Славянские племена. Он их с такою силою захватил в свою власть, что они охотно предложили победителю дань и обращение в христианство, лишь бы им оставили жизнь и землю их, и окрещен был весь языческий народ». Подобных мест во всех немецких летописях множество; но нигде не встречаем мы такого простосердечного выражения, как у любекского священника Арнольда (в конце ХII и начале XIII в.): Арнольд пишет продолжение Гельмольдовой хроники и приступает к своему труду следующим образом: «Так как покойный иерей Гельмольд не закончил, как предполагал, историю о покорении или призвании (в церковь) Славян… то мы решились взяться за это дело». Покорение или призвание славян – это для Арнольда одно и то же, и вот что значила для современников история обращения славян, предмет Гельмольда, как он сам говорит в предисловии.

Мы не обвиняем ни Гельмольда, ни Арнольда, ни Адама Бременского, ни кого бы то ни было из средневековых писателей: нет, они почти все проникнуты живым христианским чувством, и между всеми ними заслуживают особенного уважения Адам Бременский и Гельмольд, полные сердечной теплоты и благодушия, полные христианской любви и сострадания к славянам; те выражения, которые мы привели и в которых таится такая глубокая, ужасная бесчеловечность, сказаны ими в простоте душевной, без всякого чувства злобы: это отражение среды, в которой жили летописцы, голос средневекового, католического и германского, Запада. Послушаем теперь голос славянина, послушаем, как в рассказе Гельмольда последний славянский князь западных балтийских племен (его преемниками уже стали немцы) определяет положение, в какое германский и католический Запад ставил своих духовных чад славян, принимавших от него христианскую веру. В 1155 г. епископ Вагрской земли Герольд, со многими спутниками и между прочими с самим Гельмольдом, предпринял объезд своей славянской паствы и прибыл в Любицу (Любек).