Рождество две тысячи восьмого года стало для меня сюрпризом.

Прошло три месяца с тех пор, как Мара переехала в общежитие, и за это короткое время жизнь у всех нас изменилась. Я регулярно пишу – нельзя сказать, что уже написано много страниц, но мне удается находить слова, чтобы рассказать свою историю. Это придает мне сил – новое занятие заполняет долгие пустые часы дня и ночи. Я превратилась в отшельницу, в одну из тех женщин среднего возраста, которые живут очень замкнуто. Я редко выхожу из квартиры – в этом нет нужды. Доставку всегда можно заказать на дом, и, честно говоря, я не знаю, что делать с собой в этой моей новой жизни. Остается писать.

Но в один из дождливых дней в конце декабря раздается звонок. Это Марджи. Ждала ли я ее звонка? Не знаю. Но точно знаю, что когда вижу на экране телефона ее имя, то с трудом удерживаюсь от слез.

– Привет, – говорит она своим хриплым голосом курильщика. – В какое время ты в пятницу приедешь туда?

– Куда? – удивляюсь я.

– На остров Бейнбридж. Джонни и близнецы дома, и поэтому Рождество мы будем встречать там. Без тебя мне не с кем будет посплетничать.

Вот оно! То, чего я ждала, даже не догадываясь об этом.

Рождество на острове Бейнбридж ознаменует начало новой жизни – по крайней мере так мне кажется. Мы снова вместе после долгой разлуки: Бад и Марджи приехали из Аризоны, Джонни с близнецами вернулись в свой дом. Даже Мара приехала домой на неделю. Мы все делаем вид, что не замечаем, какая она худая и угрюмая.

Расставаясь, мы обещаем не терять контакт, чаще видеться. Джонни крепко обнимает меня, и я вспоминаю, кем мы когда-то были друг для друга. Друзьями.

Следующие несколько месяцев я снова похожа на себя саму, разве что стала бледная и тихая. Пишу почти каждый день. Работа продвигается; правда, не очень быстро, но и такой прогресс лучше, чем никакого, и это меня вдохновляет. Я звоню Маре каждый понедельник, обычно вечером. Правда, она не всегда отвечает на мои звонки, а если снисходит до разговора со мной, то придерживается жесткого правила: как только я начинаю ее донимать, разговор прекращается. Тем не менее я нахожу способ примириться с этим. Я верю, что наши притворные, бесполезные разговоры со временем станут настоящими. Мара найдет свое место в университете, заведет друзей, повзрослеет. И я не сомневаюсь, что скоро она увидит Пакстона таким, какой он есть. Но когда первый год обучения подходит к концу, а они все не расстаются, мое беспокойство усиливается.

В мае девятого года Лукас звонит мне и приглашает на последний бейсбольный матч сезона. Я встречаюсь с Джонни у стадиона и сижу рядом с ним на трибуне. Поначалу нам неловко сидеть рядом; мы оба не знаем, как вести себя друг с другом, но к концу третьего периода находим нужный тон. Если не вспоминать Кейт, мы снова обретаем способность вместе смеяться. Летом и осенью я часто приезжаю к ним в гости.

К зиме я почти пришла в норму. Даже разработала план привезти Мару на праздники пораньше, чтобы украсить дом.

– Ты готова? – спрашивает Джонни, когда я открываю ему дверь своей квартиры. Видно, что он взволнован, и ему не терпится приняться за дело. Мы все переживаем за Мару, и идея забрать ее из колледжа пораньше кажется нам удачной.

– Я всегда готова. Ты же знаешь. – Я обматываю горло кашемировым шарфом и иду вслед за ним к машине.

В этот холодный и темный декабрьский день тучи нависают прямо над домами. Не успеваем мы доехать до шоссе, как начинается снегопад, но, к счастью, такой слабый – когда снежинки долетают до ветрового стекла, они превращаются в мелкие брызги, которые быстро стирают «дворники». От снега становится немного веселее. По пути мы говорим о Маре, ее ухудшающихся оценках и нашей надежде, что второй год у нее будет успешнее, чем первый.

Готический кампус Университета Вашингтона в такую погоду не выглядит так величественно, как в погожие дни – под свинцовым небом изящные здания с башенками кажутся призрачными. Снегопад усиливается; на зеленые лужайки и бетонные скамьи ложится белое покрывало. Студенты торопливо перебегают от здания к зданию – их рюкзаки и капюшоны быстро становятся белыми. Повсюду чувствуется какая-то странная тишина и безлюдье, непривычные в таком гигантском кампусе. Последние несколько дней перед рождественскими каникулами. В воскресенье университет закроется до января. Многие студенты уже разъехались по домам. За окнами, из которых лился золотистый свет, можно увидеть преподавателей, они спешат проверить последние контрольные, пока не начались каникулы.

Административное здание практически пусто. У комнаты Мары мы с Джонни останавливаемся и смотрим друг на друга.

– Мы должны кричать «сюрприз»? – спрашиваю я.

– Думаю, это и так станет понятно, когда она откроет дверь.

Джонни стучит в дверь.

Мы слышим шаги, и дверь открывается. Перед нами Пакстон, в семейных трусах и армейских ботинках, с кальяном для марихуаны в руке. Он бледнее, чем обычно, глаза его остекленевшие и пустые.

– Ничего себе… – произносит он.

Джонни толкает Пакстона с такой силой, что тот спотыкается и падает. Комната пропахла марихуаной и чем-то еще. На прикроватной тумбочке маленький листок мятой, почерневшей фольги, а рядом с ним грязная трубка.

Джонни отшвыривает в сторону коробки из-под пиццы и пустые банки кока-колы.

Мара в постели; на ней только лифчик и трусики. При нашем появлении она подтягивает одеяло к груди.

– Какого черта вы здесь делаете? – спрашивает она. Речь у нее замедленная, глаза блестят. Она явно под кайфом. Пакстон идет к ней.

Джонни хватает Пакстона, и, словно фрисби, отшвыривает в сторону, затем прижимает к стене.

– Ты ее изнасиловал, – говорит он. От его голоса становится страшно.

Мара выбирается из постели и тут же падает на пол.

– Папа, не надо…

– Спросите ее, насиловал ли я вашу дочь, – говорит Пакстон и кивает на меня.

– Что? – кричит Джонни. – Что ты об этом знаешь?

– Она знает, что мы давно спим вместе, – говорит Пакстон и злорадно улыбается. Он роет могилу нашей дружбе, причем прекрасно понимает это и наслаждается ситуацией.

– Пакс… Не надо… – бормочет Мара и, спотыкаясь, направляется к нему.

Взгляд Джонни становится холодным, как лед.

– Что ты знаешь?!

Я хватаю его за руку и тяну к себе.

– Пожалуйста, Джонни. Послушай меня, – шепчу я. – Она думает, что любит его.

– Как ты могла не сказать мне?

Мне страшно отвечать.

– Она заставила меня дать обещание.

– Она ребенок.

Я качаю головой:

– Я пыталась…

– Кейт не простила бы тебе этого. – Джонни точно знает, что эти слова словно сдирают с меня кожу. Услышав мой стон, он поворачивается к дочери.