– Ты сама мне рассказывала, что мама влюбилась в папу с первого взгляда.

– Это правда, но…

– А у тебя был роман с профессором. Тебе было столько же лет, сколько мне теперь, и все считали, что это неправильно, но ты его любила, и только это было важно.

Зря я ей столько рассказывала. Если бы я так не увлеклась книгой и не позволила себя обмануть – ты моя лучшая подруга, – то смогла бы удержаться от откровенных разговоров.

– Да, но…

– Я люблю его, Талли. Ты моя лучшая подруга. Ты должна понять.

Мне хочется сказать ей, что она не права, что нельзя жить с парнем, который пользуется подводкой для глаз и рассказывает ей, что она чувствует, но что я знаю о любви? Единственное, что мне остается, – попробовать все исправить, защитить ее. Но как?

– Не говори папе. Пожалуйста! Это не ложь, – прибавляет Мара. – Просто ничего не говори, пока он не спросит.

Ужасная и опасная сделка. Я знаю, что произойдет, если Джонни станет известен этот секрет. Мне не поздоровится. Но если я ему расскажу, то потеряю ее. Джонни обвинит меня, увезет Мару, а она никогда не простит ни его, ни меня.

– Отлично, – говорю я. Теперь мне понятно, что нужно делать: следующие три недели Мара будет так занята, что у нее не останется времени видеться с Пакстоном. Потом она начнет учиться в колледже и забудет о нем. – Но только если ты обещаешь больше не лгать мне.

Мара улыбается. Мне становится неловко, и я знаю почему. Все это время она мне лгала.

Какой прок от ее обещания?

В сентябре я превращаюсь в тень Мары. Почти не работаю над книгой. Я полна решимости держать ее подальше от Пакстона. Составление планов и их реализация занимают все мое время. Расстаемся мы только тогда, когда ложимся спать, но как минимум один раз за ночь я встаю и проверяю, у себя ли Мара. Причем так, чтобы она это знала. Джонни и мальчики возвращаются в дом на острове Бейнбридж. Он звонит три раза в неделю, спрашивает, как дела у Мары, и всякий раз я отвечаю ему, что все хорошо. Джонни делает вид, что не обижается на дочь, которая так ни разу и не приехала, а я притворяюсь, что не понимаю, как он переживает.

По мере того как я превращаюсь в сурового надзирателя, Мара отдаляется от меня. Наши отношения начинают увядать. Я вижу, что ей не терпится вырваться на свободу. Она переменила мнение обо мне – я больше не крутая, мне нельзя доверять, а разговор со мной воспринимается как наказание.

Я пытаюсь быть выше всего этого и показать, что по-прежнему ее люблю. В этой атмосфере «холодной войны» нервы мои не выдерживают. Я иду к новому врачу, чтобы выписать лекарства. Лгу ему, заявляя, что никогда не принимала ксанакс. Приближается двадцать первое сентября, и я сама не своя от тревоги и чувства вины, но держусь из последних сил. Стараюсь выполнить обещание, которое дала Кейт.

Когда приходит Джонни, чтобы отвезти Мару в колледж, мы все умолкаем и растерянно смотрим друг на друга. От мысли, что Джонни доверился мне, а я его подвела, мне становится плохо.

– Я готова, – наконец произносит Мара, нарушая молчание, и подходит к отцу. На ней искусно порванные черные джинсы, черная футболка с длинными рукавами и штук двадцать серебряных браслетов. Слишком густая подводка для глаз и тушь для ресниц подчеркивают ее бледность. Выглядит она изможденной и слегка напуганной. Я не сомневаюсь, что Мара напудрила лицо, чтобы стать еще бледнее, быть похожей на готов.

Я вижу, что Джонни сейчас скажет что-то лишнее – что-то насчет ее неподобающего внешнего вида. Сомневаться не приходиться.

– Ты ничего не забыла? – громко спрашиваю я, опережая его.

– Надеюсь, – отвечает Мара. Плечи ее опускаются, и на мгновение она снова превращается в ребенка, растерянного и неуверенного в себе. Мне становится ее жалко. До смерти Кейт Мара была храброй, искренней девочкой, но теперь совсем изменилась, стала незащищенной и ранимой. Хрупкой.

– Нужно было выбрать не такой крутой колледж, – говорит Мара, выглядывая в окно, и начинает грызть свой черный ноготь.

– Ты готова, – возражает Джонни. – Твоя мама всегда говорила, что ты ничего не боишься.

Мара резко вскидывает голову.

Атмосфера в комнате становится напряженной. Я чувствую присутствие Кейт – в воздухе, которым мы дышим, в солнечном свете, льющемся из окна.

И знаю, что это ощущение возникло не только у меня. В молчании мы выходим из квартиры, садимся в машину и едем на север. Мне кажется, что я слышу, как Кейт, фальшивя, подпевает приемнику.

– Нам с твоей мамой было тут так весело, – говорю я, когда перед нами появляются готические шпили университета. Я вспоминаю наши вечеринки в тогах, а также девушек, передающих за ужином свечу, чтобы объявить о своей симпатии к парням, которые сидят в рубашках поло, камуфляжных штанах и водонепроницаемых мокасинах без носков. Кейт с головой окунулась в студенческую жизнь с ее клубами и развлечениями – встречалась с членами студенческих братств, организовывала мероприятия, ночами сидела за учебниками.

Что касается меня, то я была словно в шорах. Меня интересовала только карьера.

– Тал? – Джонни наклоняется ко мне. – Ты в порядке?

– В полном. – Я заставляю себя улыбнуться. – Просто воспоминания нахлынули.

Я выхожу из машины и помогаю Маре нести багаж. Втроем мы идем через весь студенческий городок к общежитиям. На фоне безоблачного неба выделяется громада административного здания; эркеры на серых зданиях торчат, словно сломанные зубы.

– Еще не поздно записаться в «Раш», – говорю я.

Мара закатывает глаза.

– Женский клуб? Упаси бог!

– Когда-то ты хотела вступить в тот же клуб, что и мы с мамой.

– Когда-то я больше всего любила шоколадки с орехами.

– Хочешь сказать, что ты слишком взрослая для женского студенческого клуба?

Мара улыбается мне впервые за весь день.

– Нет. Слишком крутая.

– Как хочешь, девочка. Но если бы ты видела нас в тех широких штанах и с подплечниками, то позеленела бы от зависти.

Теперь смеется даже Джонни.

Мы затаскиваем вещи Мары в лифт, поднимаемся на ее этаж и выходим в мрачный коридор, забитый молодыми людьми, их родителями и сумками.

«Номер» Мары размером с тюремную камеру – одна из нескольких комнат, расходящихся веером от ванной комнаты. Большую часть спальни занимают две двуспальные кровати. Рядом с ними два письменных стола.

– Ну, – произношу я. – Довольно мило.

Неправда.

Мара садится на ближайшую кровать. Вид у нее такой юный и испуганный, что у меня замирает сердце.

Джонни садится рядом с ней. Они так похожи!

– Мы тобой гордимся, – говорит он.