– Это он еще от пива отказался – а то бы и пива за его счет попили.

– Но мне ты помог.

– А чего с тебя взять?.. Хотя… – и Валера улыбнулся. – Ты в армии был?

– Нет, я студент пока, может еще пойду.

– Я там освоил один метод единоборств – на мизинцах. Два человека сцепляются мизинцами – и тянут в стороны изо всех сил. Кто разжал, тот и проиграл. Я всегда по этой игре определяю, сильнее я человека или нет. Хочешь попробовать?

– Не хочу.

– Покажи мизинец. Цепляй. На счет «три». Раз, два, три…

У него были железные пальцы, Сева продержался недолго. И попытался сделать маневр:

– В Чечню попал?

– Конечно, попал, а как же, – его порозовевшие после белой ночи глаза в этот момент смеялись. Они выдавали присутствие в разговоре каких-то значений, которых Сева не понимал – и, кажется, по замыслу говорящего, и не должен был понимать. А Сева, еще ощущая свой горящий после единоборства, отвлекающий его теперь палец, старался смотреть просто, почти сознательно не вдумываясь, но – пребывая настороже.

– Два одноклассника оттуда вернулись, – поддержал тему Сева. – Один был буйным, стал тихим, почти затворником. Другой был маменькиным сыночком – теперь после рюмки даже самой маменьке достается – с катушек слетает моментально, – второй одноклассник на самом деле был не его, но хорошо ложился в строку.

– А, это там регулярно. Сидит боец на броне, впереди товарищ. А потом на его глазах лопается голова товарища – а он начинает хихикать. Все, готов, – но Валера быстро переключился. – Ну а здесь разве не война? Здесь она даже более изобретательна. Здесь сходят с ума от всего – от свободы, бедности, бессилия, злобы, любви к искусству, к Богу – да вот что ни назови, за всем стоит галерея сумасшедших, безумцев, жертв. Потому что, Сева, безумный человек сегодня – это смертник. Это уже не жилец. Мы сразу шарахаемся от него, потому что знаем, что он погибнет, его разорвут шакалы. А их – тьма, они везде, и иногда они – это мы сами. Так что я не парюсь по поводу войны, – мы хотя бы знали, что на той войне стреляют. А вы, бараны, ничего не знаете о той войне, на которой гибнете.

Валера не повышал голоса, говорил тихо, светски, даже беззаботно, поначалу с улыбкой, но в какой-то момент уже и без тени ее.

– Как ты поймешь, что война закончилась? – спросил Сева.

– Я думаю, что для меня она уже не закончится.

– Почему?

– Потому что она меня кормит.

– Но ты же уцелел, верно?

– Уцелел потому, что решил: не хочу страдать. Не хочу – и все. Таков мой выбор. Я могу многое понять с первого взгляда на человека – вот про тебя, например. Но что бы я про тебя ни понял, я знаю, что я тебя не спасу. Максимум, что я могу для тебя сделать, – помочь найти ночлег и предложить чаю. Я не буду тащить по жизни ни тебя, ни кого бы то ни было еще – даже брата родного. Они будут подыхать у меня на глазах, а я просто отвернусь – и стану общаться с более приятными для меня собеседниками, – и какое-то лукавство вновь пробежало по его чертам, как бы возвращая их в естественное состояние.

– То есть в главном помочь нельзя?

– Невозможно. Если у него нет своего инстинкта выживания, он безнадежен. Пусть все произойдет так, как должно произойти. И я за себя не волнуюсь – пусть другие за себя переживают. Возможно, завтра дружить и нравиться друг другу станет модно. И мы станем собираться где-нибудь, чтобы вместе делать интересные аппликации, обсуждать, как преодолевать барьеры в общении. Было бы прикольно. Но я не представляю сейчас, каким образом я с моим сознанием могу оказаться в этой точке. И как меня заставить это любить, я тоже не представляю. Зато я понимаю, что любой, кто прямо завтра пообещает доступную перспективу простого обогащения, будет нашим кумиром. Потому что я хочу пить виски на берегу бассейна с голубой водой и жарить телочек – и все этого хотят.

Прямо из прихожей они зашли в широкую комнату, в которой стоял разобранный большой диван с запасом плотных подушек у изголовья. Паркет, компьютерный стол, полка с четырьмя книгами и альбомами, а также бесчисленные горы дисков и старых видеокассет у голой стены со старыми бежевыми обоями – было видно, что здесь живет холостой мужчина.

– Побудь здесь, – сказал Валера и вышел на кухню.

«Что я здесь делаю?» – отчетливо подумал внутри кто-то очень настороженный, тогда как самому Севе ситуация казалась естественной и, главное, любопытной.

– А ты видел, как Нюра улыбнулась? – спросил со смехом Валера, заходя в комнату с подносом, на котором стояли чашки, небольшой чайник, бутерброды и ваза с печеньем. Сева вдруг почувствовал, что он в Питере, – где еще возможно было бы представить эту сценку: злостный бритый молодой бездельник, который у себя дома пользуется подносом, принимая проходимца.

– Что за Нюра?

– Там было такое вечно скорбящее недоразумение в черном.

– Да, припоминаю.

– Мне кажется, лет десять назад она выглядела точно так же. Все эти годы она учится курсе на третьем факультета восточных языков и хоронит мужей-рокеров. Так вот: я никогда не видел, чтобы Нюра улыбалась, – никогда! А сегодня увидел…

– Как тебя занесло в эту компанию?

– Как и в любую другую, Сева. Скажем так: траектория моего вчерашнего загула должна была быть немного другой. Но часа в три ночи я присоединился к компании своей старой подруги Елены.

– Она там была?

– Да…

– Там было всего две девушки, и вторую обнимал такой высокий парень.

– Да, Митя – хороший парень. Но скоро сдохнет, если не завяжет с герычем.

– С героином?

– С героином.

– А где люди встречаются с героином?

– Сначала они встречаются с довольно большими деньгами. Митя продал в начале девяностых в Новороссийске баржу списанных замерзших мандаринов. Получил за бесценок, а продал как свежие – успел получить деньги и лег на дно в Питере. Возможно, его даже не Митя зовут. Ну а в Питере всем хочется попробовать культуру, вдохнуть смрад богемы, познать сладость запретных иллюзий. И Митя вдохнул полной грудью.

– А Лена?.. Я ее толком не рассмотрел.

– Сейчас дам тебе рассмотреть, – усмехнулся Валера и стащил с полки толстый альбом для фотографий. – Садись, – добавил он, хлопнув по дивану рядом с собой. Сам он уже полулежал.

Он открыл альбом наугад. На первой же фотографии, которую увидел Сева, женщина смотрела в объектив несколько под углом, поскольку в момент, запечатленный на снимке, во рту у нее был член, а из-за спины весело махал в камеру сам Валера, имеющий эту же девушку сзади. Сева присмотрелся: да, знакомые глаза, но узнать сложно ввиду неестественного искажения мимики.

Не удивляться, не задавать вопросов.

На следующей фотографии имело место двойное проникновение, и лицо получилось прекрасно. У девушки были чуть прикрыты глаза, она была очень красива. И ею насыщались два орангутанга.