– Власть цесарская от Бога, и только перед ним нам ответ и держать. И не вам, простым смертным, царевне царьгородской указывать. И ошибаешься ты, дьяк, если думаешь, что только о себе печалуюсь. Русь мне родина теперь. Хочу я детям моим державу сильную и единую передать.

– Детям твоим, княгиня Софья… – задумчиво проговорил Курицын, – значит детям твоим… Ивана Молодого ты уже похоронила, – констатировал он, и в голосе его зазвучали угрожающие нотки. – Византию проклятую свою решила на земле русской возрождать!

– Ошибаешься ты, если думаешь, что моя это воля, – не скрываясь заговорила Софья, карты на стол были уже выложены и играть дальше не имело смысла. – Это воля Господа нашего! Али забыл ты, кем Русь была крещена, кто спас ее от пламени адского и веру истинную принес?! Византия одна веру истинную хранила, но пришел черед Руси, от моей родины веру свою получившей, огонь нести. Старина ваша никому не нужна, ее и нет вовсе. Государство сказками такими жить не будет, чтобы другие народы преклонялись, другая сила нужна. У вас нет прошлого, а у Византии тысячелетия за плечами!

– У нас есть прошлое, и оно не византийскими змеями наплеванное, – четко проговорил Курицын, – и про то, что ты Русь детям своим оставишь, великая княгиня, это сказка быстро сказывается, да только дело за ней не всегда успевает.

И уже напоследок в первый раз уставил холодный взгляд немигающих глаз на Софью и, медленно и четко проговаривая, словно гвозди забивая, выдал напоследок:

– Совсем запамятовал, матушка княгиня, может, вам это и неинтересно вовсе, да отправили мы дворянского сына Щавея Скрябина к князю Семену Бельскому в Ржеву. Заскучал молодец в свите наследника нашего, вот и решили мы его на дело ратное отправить.

Кровь отхлынула от лица Софьи, а Курицын почтительно поклонился и не торопясь отправился восвояси. Великая княгиня дождалась, пока за Думным дьяком захлопнется входная дверь, вскочила и в бессильной ярости заходила по палате. Потом успокоилась, присела. Ну что ж, подумала она про себя, если она и проиграла, то не все потеряно. Главное, что Марфу оставят в покое. Сейчас самое важное – родить сына! Софья умела ждать, настанет день и придет черед и Ивана Молодого, и Патрикеева и самого Курицына. Рано радуетесь, Федор Васильевич! Она знала, что блюдо мести надо есть холодным. Терпения и хладнокровия наследнице Палеологов было не занимать.

Подумав с минутку, решительным шагом направилась в светелку, которую по ее приказанию выделили Марфе. Комната была пуста. Знахарка никак не желала обживать выделенное ей помещение и под любыми предлогами отпрашивалась к себе в слободу. Княгиня вскипела: "Где может быть эта баба?!" Словно услышав ее призыв, на пороге появилась Бусыгина. Если бы Анна увидела сейчас знахарку, не узнала бы. Глубокие борозды пролегли по высокому лбу, словно думы печальные оставили отметины, и скорбные складки залегли теперь уже навсегда в уголках губ. Былая приветливость и радушие испарилось. Та, прежняя Марфа, исчезла, уступив место другой, постарше и погорчее. Знахарка глубоко, в пояс, поклонилась княгине и спросила глухим голосом:

– Вы за мной посылали, государыня?

– Почему медлила? – выкрикнула великая княгиня, не задавая себе вопроса, как колдунья догадалась, что ее ждут.

– Потому что не стоило мне раньше приходить, – спокойно ответила Бусыгина и на этот раз подняла глаза на разъяренную государыню. Взгляд ее был спокойным, не вызывающим, не наглым, а именно спокойным. Но от него стало плохо византийской царевне. Словно какая-то неумолимая сила ледяной рукой схватила сердце и сжала. Софья почувствовала на миг, что задыхается. Но безжалостная хватка ослабела и все стало по-прежнему. Показалось ли ей это или нет, но на всякий случай она заговорила уже более мягким голосом.

– Чем тебе светелка не нравится? Не вижу я, чтобы ты себя здесь как дома чувствовала. Все норовишь в слободу свою исчезнуть. Али царские палаты тебе не нравятся и избушка тебе дороже?

– Домик мой вашим хоромам не чета, да только дышится мне в нем привольнее, – просто ответила знахарка.

– Сделаешь то, о чем прошу, вернешься к себе, да вдвое богаче прежнего, – заговорила Софья вкрадчиво, словно пытаясь нащупать слабое место ведуньи. – Ни в чем тебе не откажу, все, что пожелаешь, исполню. И дочку твою не за простого оборванца замуж выдам, а за дворянина своего. Будешь не простой бабой слободской, которую всякий обидеть может, а дамой знатной со слугами.

– Дочери моей судьбой не мне распоряжаться, княгиня, что ей на роду написано, так то и произойдет.

– На роду… – усмехнулась Софья, – как хочешь. Сделала ли ты зелье, о котором я тебя спрашивала?

Колдунья только усмехнулась.

– Сделать-то – дело нехитрое, да и травы найти можно, только травы эти – особые, не на добро насеяны. Земля-матушка ради нас, своих детей, зелий всяких породила, но только чтобы вам помочь, я должна в дело злые травы употребить, те, которые Господом запрещены, потому как менять судьбу никому не позволено.

– А если на спасение державы нашей и на благое дело, то и злые травы нестрашно употребить, – с легкостью возразила Софья.

– Сына родить вам надобно, чтобы гордыню свою утешить и царство сгинувшее из глубины моря поднять, – колдунья говорила просто, не хоронясь. Софья вскинулась было в ответ на такие дерзкие речи, но встретив прямой взгляд Марфы, глаза опустила и возражать не стала. – Да только того, что сделано, не воротишь, царевна. Не боишься против закона пойти?

– Закон не для всех одинаково писан, иначе не разделил бы творец людей на господ и рабов, – только и нашла, что сказать Софья.

– То есть для вас закон иначе писан, – констатировала колдунья, помолчала с минуту и добавила монотонно, – ну что ж воля ваша, царевна, и я против силы вашей не пойду, хоть и страшно мне…

– Чего тебе бояться? Ты под моей защитой, я же тебе говорила, что ничто тебе не грозит, – стараясь быть как можно убедительней, произнесла княгиня.

– От людского гнева оградить-то легко… – задумчиво пробормотала Марфа, – а вот от божеского кто отвратит?

– Почему тогда на тебя гнев не падает?

– Мы не свою волю исполняем, так нам приказано.

– Если тебе, простой бабе, приказано, то мне, царевне царьгородской, тем паче позволено! – повысила голос Софья. – Недаром судьба привела меня в этот богом забытый край! Значит мне и моим потомкам дано землю эту возвести и поставить над всеми странами и народами, как Рим и Византия когда-то стояли, и не тебе моей воле противиться!

Ведунья вздрогнула, зябко передернула плечами, потом словно примирившись с неизбежным, медленно, с обреченностью в голосе ответила:

– Будь по-вашему, княгиня, родишь сына…

* * *

Время текло, Софья оставила на время свою верную боярыню в покое. Анна знала, что Бусыгина окончательно перебралась в выделенную ей светелку, значит Софья добилась своего. Тем временем она получила долгожданный ответ от Паоло. Полдня потратила на расшифровку, хотя игра уже не стоила свеч. Монах перевел недостающие фрагменты заветного зороастрийского рецепта, хотя и предупредил: "Дорогая Анна, я выполнил твою просьбу, хотя и кажется мне, что задуманное тобой и твоей государыней до добра не доведет. Я знаю, что сильные мира сего не любят слово предписанное, предпочитая суду божьему собственную волю. Только знают ли они последствия и если бы знали, отважились бы? Хотя не возьму на себя смелость осуждать кого бы то ни было, ибо Господни пути неисповедимы. Мы, смертные, можем только предполагать и догадываться, но никогда точно всего не узнаем…"