Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я прослежу, чтобы мою кухарку прислали служить тебе, она станет первой из многих драгоценностей, что я преподнесу в дар своей милостивой королеве, повелевающей моим сердцем так же, как и всем королевством, – витиевато выразился Роберт, беря меня за руку, покрывая ее поцелуями и слизывая попутно джем с кончиков моих пальцев.
Он уложил меня на перину и стал расправлять мои кудри по подушкам, называя их шелковым пламенем, но когда губы его коснулись моих и поцелуи стали слишком настойчивыми, я оттолкнула его и попыталась замаскировать неловкость улыбкой, надеясь, что под ночной рубашкой незаметно, как дрожат мои колени. Я поднялась с постели, подошла к письменному столу и уселась на стул подле него.
– Что ты делаешь? – спросил Роберт. Он приподнялся, опираясь на локоть, и с любопытством следил за моими действиями. – Возвращайся ко мне!
– Я напишу письмо твоей жене, – ответила я, обмакивая перо в чернильницу и придвигая к себе лист бумаги. – Хочу пригласить ее ко двору в качестве моей фрейлины. Теперь, когда ты станешь королевским конюшим, тебе придется все время находиться здесь, во дворце, и…
– Пожалуйста, не надо! – мрачно перебил он меня, нахмурившись, подошел ко мне и забрал перо.
– Но почему? – недоуменно переспросила я. – Ей ведь будет одиноко без тебя.
Роберт пожал плечами:
– У нее же есть кошки.
– Кошки? – рассмеявшись, изумленно воскликнула я. – Я ведь и сама женщина, хоть и незамужняя, но более чем уверена в том, что кошки, какими бы милыми и любящими они ни были, едва ли заменят любимого мужа.
– Она не приедет, ей придется не по душе твое приглашение – моя жена страшится Лондона и двора, и я вынужден буду осушить целое море ее слез. Эми до ужаса будет бояться обидеть тебя своим отказом, бояться того, что ты разозлишься и пришлешь за ней стражу, – пояснил Роберт с угрюмым видом. – Ее приезд не принесет радости ни ей, ни нам с тобой. Мы с ней очень отдалились друг от друга.
– И отчего-то обижены друг на друга, как я вижу, – кивнула я, комкая лист бумаги, на котором собиралась писать ей письмо.
– Эми – ошибка юности, я хотел бы оставить ее в прошлом. Пускай живет в деревне, ей там нравится намного больше, чем в городе. Она не будет против моего отсутствия, Елизавета, она поймет, что того требует моя новая должность, а потому не станет осуждать меня или тебя, уверяю. Мы больше не любим друг друга, наша любовь умерла много лет назад. На самом деле мы никогда друг друга и не любили. Мое место – подле тебя, Елизавета. – Он склонился передо мной, взял меня за руку и прижал ее к своим губам. – Ты знаешь это так же хорошо, как и я. Не отсылай меня, не сыпь мне соль на раны, вспоминая о моей жене, я не хочу о ней думать. Я не нужен ей, а мне не нужна она – я хочу только тебя!
– Похвально, Робин! – кивая, мягко ответила я, мысленно вспоминая день его свадьбы, когда мы с Кэт стояли среди гостей и наблюдали за парой влюбленных молодоженов.
Тогда все гадали, останется ли между ними какое-то чувство, когда поугаснет плотская страсть. Теперь ответ был мне известен – в их сердцах остались лишь сожаления и горечь утраты. Я знала, что душою Эми всегда будет деревенской, потому что видела, как она наслаждается близостью природы, как непринужденно общается со знатными и благородными дворянами, прибывшими из самого Лондона к ней на свадьбу. Возможно, ей и вправду нравится жить в деревне, довольствуясь обществом домашних животных? Надеюсь на это. Я вспомнила босоногую златокудрую девушку с румяными щечками, непринужденной улыбкой и сияющими голубыми глазами, вспомнила ее пышный наряд, изысканную вариацию одеяния коровницы, корону и букет лютиков. Ее очаровательная улыбка казалась мне еще одним лучиком солнца в тот погожий день, эта девушка излучала тепло и любовь, мне бы искренне не хотелось, чтобы она лила слезы, дни и ночи проводя в одиночестве. И думать не хочу о том, что солнечный свет в ее жизни сменился кромешной темнотой и дождливой, холодной серостью.
Роберт снова обнял меня за талию, а теплые его губы коснулись моей щеки.
– Пойдем в постель, – прошептал он. – Ах, Бесс, как же долго я ждал…
Я с непоколебимой уверенностью оттолкнула его от себя.
– Если вы устали, милорд, то отправляйтесь в вашу собственную постель. Кэт! Проводи лорда Роберта до двери, если он забыл, где она, и не позволяй никому беспокоить меня. Уже поздно, а завтра мне предстоит уйма дел, равно как и во все последующие дни. Доброй ночи, Роберт!
Но той ночью я почти не сомкнула глаз. Стоило мне смежить веки – и перед моим внутренним взором возникала тень отчима, Томаса Сеймура, я вспоминала, как он ласкал мое тело, хоть я и отказывалась упорно от всех плотских удовольствий, и пел любимую свою песню «Пироги и пиво»:
Я крепко прижала ладони к лицу и долго проворочалась в постели, вздыхая и стеная так, будто меня мучили страшные боли. Эта глупая песня звучала не переставая в моей голове, а воспоминания о его поцелуях и ласках постепенно меркли, и их сменял образ Роберта, лицо которого сливалось с лицом Сеймура воедино.
В конце концов я вскочила с кровати в слезах и побежала к столу, решив посвятить последние предрассветные часы бумагам, оставленных Сесилом. Если уж не могу заснуть, то хотя бы поработаю – Англии я нужна сейчас гораздо больше, чем пустые плотские утехи – моему измученному телу.
«Никогда не сдавайся!» – прошептала однажды мне на ухо матушка, и слова эти навеки отпечатались горящими раскаленными литерами в моей памяти.
Она как никто другой знала, насколько тонка грань между победой и поражением. Ей одной было известно, сколь высока цена, которую испокон веков платили женщины за превосходство над ними мужчин, за их право распоряжаться жизнью и смертью своих супруг. Появившись на свет с дополнительным куском плоти между ног, возможно, забрав при этом жизнь своей матери, мужчина обретает всевластие благодаря силе и уверенности палача, приводящего приговор в исполнение с помощью меча, как то принято во Франции, или же топора, властелина английских эшафотов.
«Никогда не сдавайся! – повторяла я мысленно сама себе, склонившись над письменным столом. – Никогда не сдавайся!» Я уже знала, каково это – танцевать в смертельных объятиях опасности, испытывая сладкую дрожь в ногах, сгорая от страсти, пылающей в моем лоне. Том Сеймур был хорошим учителем, а еще пример мне подавали и многие другие – мой отец и его жены, моя сестра и ее испанский жених – все они сложили головы лишь потому, что дали волю своим чувствам. Платить такую цену я не собиралась.