Очередь дошла до комендора Бесчастного. Несмотря на перебитую ногу, он находился в сознании. Сказал на прощание «майнавшим» его помалу товарищам:

— Извиняйте, братцы… Оттанцевался матрос Тимофей Бесчастный…

От слов его замутнились слезами глаза доселе державшихся матросов. Не было на плавбатарее лучшего танцора, чем Тимофей Бесчастный. А какой комендор был!

Подходили другие катера и шлюпки, но им с плавбатареи убитых не передавали. Уже на катере умер старшина 2-й статьи Николай Афанасьев… С бездыханным телом командира Сергея Яковлевича Мошенского на руках медленно, очень медленно спускался по трапу батарейный богатырь Иван Филатов, сам в разодранном на спине тельнике и в разорванных до колеи брюках клеш…

Филатов не хотел верить, что Мошенский убит. Там, в госпитале, надеялся он, врачи что-нибудь сделают…

Филатов бережно опустил тело командира на дно рейсового катера. Багровый свет заката, еще мгновение назад освещавший осунувшееся спокойное лицо командира, теперь остался выше, на внутреннем борту катера, и Мошенский лежал в вечерней тени, точно разом отделенный ею от всего земного — от умолкших, переставших стонать раненых, от багряной полосы заката. Филатов наклонился, последний раз взглянул в лицо Мошенскому и медленно, может, даже еще медленнее, чем только что, полез обратно наверх…

Язвинский пробовал было оставить Филатова на катере — тот был ранен в плечо, — но Иван точно не слышал слов военфельдшера. Моряк считал свою рану ничем в сравнении с тем горем, в которое его повергла гибель командира.

На одном из последних катеров прибыл на плавбатарею финансист — старшина Думичев. Сказал стоявшим неподалеку людям:

— Ребята… А я вам денежное довольствие привез…

Побледнел. Пошла кругом голова. Выронил на мокрую, розовую от крови палубу, тощую холщовую сумку, из которой выкатились никому теперь не нужные деньги…

Старшим на плавбатарее стал лейтенант Николай Даньшин: раненый лейтенант Хигер убыл на берег.

Даньшину и оставшимся в живых плавбатарейцам надо было похоронить погибших товарищей. В темноте, при лучах фонариков и переносных ламп, сносили убитых. Убирали, окатывали водою палубу…

Даньшину не хватало помощника. Он подозвал к себе Виктора Донца:

— Донец, будешь моим помощником. Вот наган комиссара. Пусть у тебя будет.

Донец надел пояс с тяжелой кобурой и с этой минуты стал выполнять самые трудные приказания и поручения лейтенанта. А самым трудным была уборка палубы после страшного боя. Хоронить погибших надлежало по морскому обычаю — в море.

Пришел катер. На него передали по трапу убитых. Застрекотал мотор. Долго слышали плавбатарейцы его стихающий в ночи стук. Обнажив голову, смотрели в сторону открытого моря…

К утру в боевой готовности находились два пулемета ДШК — носовой и кормовой, одна автоматическая носовая 37-миллиметровая пушка с боезапасом всего… на несколько секунд стрельбы.

Долго искали запасной флаг. Тот же, что развевался на мачте, был сильно посечен осколками. Запасной флаг так и не нашли. Где он хранится, знали кладовщики Борис Полищук и Борис Кротов. Но оба они, исполнявшие во время боя обязанности подносчиков боеприпасов, были убиты…

Корабли Военно-Морского Флота Союза ССР ни при каких обстоятельствах не спускают своего флага перед противником, предпочитая гибель сдаче врагам.

Из Корабельного устава

В сумерках катер с тяжелоранеными плавбатарейцами прибыл в бухту Камышовую, где был полевой военный госпиталь.

Катер ошвартовался возле легкого деревянного причала. Язвинский первым сошел на берег.

— Будем сносить людей, доктор? — спросили с катера.

Язвинский ответил не сразу. Он пребывал в растерянности, в оцепенении. До госпиталя было метров пятьсот, а транспорта на берегу никакого… Ведь просил же позвонить в штаб ОВРа, чтобы прислали машину… Но машина почему-то не прибыла. Раненых надо сносить на берег, катер отпускать… Язвинский, точно это могло помочь ему избавиться от постоянного гула в голове, стиснул лицо ладонями.

— Доктор! Переносим раненых! — снова прокричали с катера.

— Переносите!

Возле находившегося рядом с пирсом барака расстелили брезент и на него стали сносить и укладывать раненых. Язвинский делал им обезболивающие уколы, накладывал жгуты, подбинтовывал кровоточащие раны… Здесь были самые тяжелые. Те, у кого оторвало руку или ногу, кого ранило в грудь, в живот…

Язвинский склонился над Алексеем Рютиным, который находился в сознании и даже пытался приподнять голову, осмотреться. Сквозь толстую марлевую повязку, охватившую живот Рютина, проступило большое алое пятно…

— Сильно жжет, Алексей?

— Терпимо…

— Потерпи. Сейчас передам тебя в госпиталь. Машина придет…

— Спасибо, доктор. Других ребят посмотрите. Тиму Бесчастного… Как он? Тимофей! Бесчастный!

Моряк не отзывался. Может, без памяти находился, может, еще с катера не принесли.

Язвинский обходил раненых. Память фиксировала каждого…

Вот Абрамов Василий, старшина 2-й статьи. С баковых автоматических пушек. Без сознания. Ранение в живот…

Брусникин Михаил, краснофлотец, пулеметчик. Ранение в грудь. Состояние тяжелое…

Спицын Иван, старший краснофлотец, радист. Перелом левого бедра. В сознании…

Сергеев Дмитрий, старший краснофлотец, радист. Ранение в бедро и в ногу. Бредит…

С катера позвали:

— Доктор! Подойдите на минутку!

Язвинский заспешил на зов, навстречу бежал запыхавшийся Камынин:

— Скорее, доктор! Умирают ребята…

Язвинский взбежал по сходне, склонился над двумя лежавшими ранеными. Осмотрел, выслушал. Сделал уколы камфары. Этих двоих моряков он спасти уже не мог… Скончались Борис Куликов — дальномерщик, старшина 2-й статьи — и Капитон Сихарулидзе — краснофлотец, зенитчик с кормового автомата плавбатареи…

Язвинский ничего не записывал. Все запоминал. Намертво. Навсегда. Разве забудешь тех, с кем делил столько месяцев боевой службы…

— Отвезите их на плавбатарею… — сказал он катерникам. Не приказывал — просил. Катерники заупрямились. Им вроде бы больше незачем идти к плавбатарее. Братскую помощь оказали, выручили. — Отвезите, ребята. …Мне надо успеть определить в госпиталь тех, кто еще жив.

Ждать Язвинскому было некогда. Уходя, слышал, как моряки заспорили между собой: «Душа не выдерживает…», «Все равно перевозить на берег будут»…

Подслеповато мигая фарами, подъехала машина-полуторка…

Возле госпиталя, при красноватом свете луны, Язвинский увидел сотни лежащих на земле людей. Доставленные с передовых позиций — многие тяжело раненные, беспомощные, — они ожидали своей очереди. Надо было становиться в край очереди, но где этот край? Раненые размещались вокруг госпиталя плотным живым, колышущимся, стонущим, говорящим кольцом. Пристраивать своих тяжелых где-то возле края этого кольца Язвинский не стал. Всеми правдами и неправдами пробился он к врачу, распределявшему тяжелораненых в операционные блоки, упросил его принять хотя бы десять самых тяжелых. Остальных разместил возле госпиталя, ждать своей очереди. Возле них временно остались матрос Циленко и старшина Камынин.