— Да, так что там с домом Майлза? Ты хоть рассмотрел его толком?

— Он в стороне от шоссе, правда, не так далеко, как наш. И к нему ведет сосновая аллея. С тех пор как строительство пошло полным ходом, у меня не было случая рассмотреть дом. Но Майлз приглашал на экскурсию в любое удобное для нас время.

— Можешь быть уверен, что любой дом, построенный Майлзом, пейзаж не украсит.

— Может, и так, но не исключено, что он отдал это дело на откуп Бэннону, а тот построил несколько вполне приличных недорогих домов в северной части Форт-Пенна.

— Надо полагать, скоро там появится большая вывеска по всему фронтону: „Булочная Бринкерхоффа“. Или на заборе намалюет.

— Давай съездим да посмотрим. Завтра или на днях. Это ведь всего в двух милях отсюда, — предложил Сидни, раскуривая трубку и принимаясь за разборку почты.

— Кларенс Богарт пишет, — объявил он.

— Где он нынче летом? — спросила Грейс.

— В Платтсбурге, и мне следовало бы там быть. Черт, не могу себе простить, что не завербовался.

— А я рада. Армия хороша для студентов или недавних выпускников, а у тебя жена и дети.

— Кларенс Богарт — мой ровесник, и у него тоже жена и двое детей, — возразил Сидни. — В эти дни „Черный Том“ пошел ко дну, это же настоящий кошмар.

— Да, но пусть этим занимаются солдаты. Кларенс Богарт, Хэм Шофшталь и им подобные. Хэм всю жизнь связан с военными. Кларенс к чему-то подобному имел отношение в Нью-Йорке.

— Он служил в эскадроне А, — кивнул Сидни. — Хочешь послушать, что он пишет? Это забавно. „Официально я считаюсь снайпером“ (вообще-то он один из лучших стрелков во всей стране), „на днях выбил 190 очков, так что когда твоя дочь подрастет, я уж позабочусь, чтобы на свадьбу она получила полный комплект, включая винтовку марки „Спрингфилд“. В то же время, если нам придется полагаться на нынешнее оружие, ничего хорошего нас не ждет… Хорошо хоть военный министр Бейкер хотя бы слышал о существовании Платтсбурга — первой линии обороны. Он был у нас несколько дней назад, но выбрал не лучшее время. Ради него мы совершили тренировочный марш-бросок на восемь миль с полной выкладкой, да еще под палящим солнцем. Ему это наверняка доставило бо́льшее удовольствие, чем нам. Мне казалось, что я в хорошей форме, но под конец едва на ногах держался. Думаю, ты понимаешь, что я имею в виду. В какой-то момент я даже пожалел, что не остался в кавалерии, но тут по крайней мере знаешь, когда вернешься домой, и я слышал, что ребята из эскадрона надеются пробыть в Техасе, пока не минует угроза войны…“

— Хэм то же самое говорит о пехотинцах. Конни слышала слухи, что до объявления войны они будут в Техасе и Нью-Мехико.

— К слову о Хэме, от него тоже письмо пришло, — заметил Сидни.

— Не потеряй, пусть Конни почитает.

Сидни быстро пробежал письмо глазами.

— Смотри-ка, Хэм неподалеку от настоящей переделки. Его друзья из Восьмого массачусетского пехотного полка убили неподалеку от Форт-Хэнкока пятерых бандитов. Двое солдат погибли, один ранен. Там тоже жарко. Кормят ужасно, моральный дух так себе. Клопы. Если мы объявим войну, попробую пробиться на флот.

— Ладно, только действительно дождись этого момента. Ну, когда на нас нападут.

— На нас уже напали, Грейс. Потопили „Лузитанию“. Отправили на дно „Черного Тома“, причем в наших же собственных водах, и все это „Германия“, их подлодка. Такой храбростью можно восхищаться, и все же надеюсь, что англичане разберутся с „Германией“, как только она покинет территориальные воды Америки. Вильсон, должно быть, спятил, разрешив немцам вывезти в Германию каучук, золото и никель. Ведь все это обернется против нас.

— Не против нас, а против англичан и французов, разве не так?

— В конце концов против нас. Сначала они хотят покорить Европу, потом нас, и, если мы как можно быстрее не придем европейцам на помощь, может быть слишком поздно. Да, иногда мне кажется, что Вильсон немного того, но в общем-то насчет немцев он прав. Я собираюсь голосовать за него. Пусть он демократ, но я против того, чтобы менять коней на переправе.

— Решай сам, но, коль скоро мы заговорили на эту тему, не забывай, что едва ли не все наши знакомые в Форт-Пенне либо на сто, либо на пятьдесят процентов немцы, с немецкими же корнями.

— Не забываю. Но помню и о том, что ты — нет, я — нет, наши дети — нет, и если кому-то из наших друзей угодно тайно посылать деньги в Германию — а так оно и есть, — то что мешает мне хотя бы открыто заявить, что я — за антигерманский союз? Просто позор, сколько денег ежемесячно уходит из Форт-Пенна на помощь немцам. Десять доноров, каждый платит примерно по тысяче в месяц, в год набегает больше миллиона. И это только в одном Форт-Пенне.

— Неужели десять по тысяче?

— Может, не десять, но пять точно, и я уж не говорю о более мелких суммах. Когда со счетов снимаются крупные суммы, банки это учитывают, но сотни или полтинники остаются незамеченными. И все наличными. Никаких чеков. Неудивительно, что „Германия“ забирает с собой золота на сорок миллионов долларов для старого доброго кайзера Билли.

— А банки не могут положить этому конец?

— Нет, но даже если бы могли, по крайней мере несколько не захотели бы.

— Почему бы в таком случае нам не дать немного денег Англии?

— Не выйдет, — покачал головой Сидни. — Пока мы в стороне, нельзя. Я хочу жить по совести. Пока мы сохраняем нейтралитет, надо его и держаться. Если мы дадим деньги Англии, германофилы скажут: „Карашо, если Тейты дафать деньги королю Георгу, почему мы не дафать кайзеру?“

— Но ты-то, Сидни, ты-то не нейтрален.

— Это уж точно. Это ты у нас соблюдаешь нейтралитет, больше никого я даже и не знаю.

— Потому что я считаю, войны не будет.

— Война уже идет, Грейс.

— Но это не наша война.

— Пока нет, но тебе будет нелегко убедить мою кузину Джойс, что войны нет вообще. Два сына, муж — за короля и отечество. Как и трудно убедить множество местных, только тут все наоборот.

— Просто у меня такое чувство, что мы останемся в стороне.

— Это не чувство, это твое желание, — возразил Сидни.

Как и сказал Сидни, дом Майлза Бринкерхоффа был не виден с шоссе. Поворот в переулок был никак не отмечен, да и сам-то переулок более походил на старую просеку, прорубленную между соснами, так что понятно, почему Сидни назвал его аллеей. Красный глинозем переулка был наполовину устлан еловыми ветками, и проехать по нему в одну сторону мог разве что грузовичок. Дом был построен на вырубке — неожиданной проплешине, образовавшейся довольно далеко от леса, так что даже в самое высокое из сохранившихся здесь деревьев молния ударить не могла. „У меня нет ни малейшего желания вбухивать кучу денег в дом, на который в первую же грозу свалится дерево, — заявил строителю Майлз. — И к тому же я вообще терпеть не могу молний“.