То, о чем он рассказывал с подробностями с массой мелких деталей (память у старика и вправду оказалась отменной), повергло Шульца в жесточайший ступор, хотелось заткнуть уши, не слышать ужасов, но он слушал – не мог не слушать, и ненависть клокотала в нем, будто прах миллионов сожженных соплеменников пытался достучаться до его сердца, требуя отмщения.

«Если сравнивать с животным миром, – между тем пытался “философствовать” старик, – еврейская нация более всего напоминает мне крыс – такие же изворотливые и хитрые твари. Я знал их как облупленных, семь долгих лет перед войной горбатился у жидов на обувной фабрике, досконально изучил все их повадки и знаю, на какие хитроумные уловки они способны ради наживы или сохранения жизни, что, в принципе, одно и то же».

Старик оказался еще тем головорезом, не зря его свои же полицаи прозвали «грозой жидов», о чем он, естественно, не преминул похвастать, главное его качество, главное достоинство – он умел думать, как еврей. Поэтому в деле внешней охраны рижского гетто – он занимался и этими обязанностями в паузах между выматывающими расстрелами – он оказался незаменимым. Самолично пресек не один десяток побегов – с бежавшими расправлялись особо жестоко, убивали на глазах всего «населения» гетто, чтобы другим неповадно было. И тут же в качестве характерного примера рассказал один случай, наглядно иллюстрирующий, на какие ухищрения способны жиды: «только представь себе, парень, насколько хитрожопы были эти еврейские выродки, чтоб удрать из гетто, обесцветили чернявые волосы у малолетней дочки и отправили своего крысеныша через канализацию, там узкий проход был, взрослому не пролезть, а ребенку можно, вроде бы все рассчитали, только про меня забыли, и это была их главная ошибка, я уж с другой стороны поджидал девчонку с молотком в руке. Почему с молотком? Да все просто, парень, на крысенышей жалко пулю тратить, их обычно во время расстрелов наши прикладами забивали. А мне марать приклад своего карабина не хотелось, при мне всегда молоток имелся увесистый, я его в кармане шинели таскал, с одного удара замертво валил любого в яму, он и теперь со мной, мой верный дружок, вон там на стене висит, своего часа дожидается, ну-ка, подай его сюда, парень…»

Шульц не успел осознать до конца всю абсурдность ситуации – его мать убита в детском возрасте, значит, его самого тоже нет?! Он же, родившийся в другом времени, стоит рядом с убийцей матери – судьба предоставила ему уникальный шанс рассчитаться с ним за все содеянное.

Шульц дрожащей рукой снял с гвоздя молоток, местами тронутый ржавчиной, положил на ладонь другой руки, ощутив его тяжесть, пару раз подбросил, примериваясь для удара… Старик в это время, чему-то усмехаясь, вращал пьяными глазами… Сейчас или никогда… Шульц, размахнувшись, что было силы, жахнул молотком по голове старика так, что с него шапка слетела, по пути вырвав изо рта трубку. Хоть шапка и смягчила удар, но тот, разом обмякнув телом, повалился на дощатый пол, и Шульц, нагнувшись над ним, продолжал наносить удары – бил, бил и бил, пока мерзкая голова старика не превратилась в кровавую гущу, а шмотки мозга не забрызгали пол… Шульц очнулся, почувствовав боль в уставшей руке и тошноту… отбросил молоток в сторону… тяжело дыша, огляделся вокруг и поразился, сам не ожидал, что на подобное способен… потом сообразил, что следы надо замести… на полке нашел коробок со спичками… вылил шнапс на топчан с шерстяным одеялом… на пол… на самого старика… чиркнул … бросил горящую спичку… все моментально вспыхнуло…

Я ошарашенно молчал, потом, запинаясь, хриплым голосом спросил:

– Тебя… кто-нибудь… видел?

– Нет. Вроде, никто… было утро… аттракционы еще не работали, хотя, впрочем, не знаю…

Надолго повисла тишина, каждый из нас погрузился в свои мысли, хотя мы оба думали об одном и том же: земля под нашими ногами горит, нам здесь не место, тем более после такого… Совершено убийство, рано или поздно местная уголовная полиция или, другими словами, крипо, нападет на след Шульца, а заодно и мой – тут двух мнений быть не может, поэтому надо как можно быстрее рвать когти, сматываться отсюда. При этом мне абсолютно расхотелось двигать в сторону советских семидесятых в гости к Шульцу, я мечтал теперь только об одном – вернуться в нашу старую квартиру, включить ноутбук, приготовить обед для дядюшки и даже – как ни странно – засесть за талмуд по латыни, у меня ж как-никак переэкзаменовка на носу, короче, я страсть как захотел домой. Хватит с меня опасных приключений, сыт ими по горло. Ужас как устал от всего этого. Сил больше никаких нет. Все. Хватит. Амба!

– Шульц, – наконец произнес я, – надо поскорее сваливать отсюда.

– Надо, – согласился он и тяжко вздохнул, – только, знаешь, отсюда нам далеко не уйти, или опять попадем куда-нибудь… к черту на рога.

Я посмотрел на него непонимающе.

– Неужели до тебя до сих пор не дошло, что нас отправили сюда не для того, чтобы грохнуть убийцу моей матушки? – каратель, которого я забил молотком, а потом спалил – пешка, всего лишь винтик в этой адской машине торжества национал-социализма, таких, как он, беспрекословно выполнявших людоедские приказы, здесь тьма-тьмущая… Нет, Янсонс снабдил меня взрывчаткой для другого, чтобы я убил главного архитектора этого извращенного мира и главного нацистского преступника Гитлера, и если этого не сделать – будь уверен! – Янсонс нас отсюда не выпустит.

– Откуда ты знаешь?

– Печенкой чувствую, чувак, если тебя удовлетворит такой ответ. В последнее время я что-то больше стал доверять шестому чувству. И понял это совершенно отчетливо только сейчас, когда тебе все рассказал, и хорошо, что понял… думаешь Янсонс мне взрывчатку случайно подложил? – ага, держи карман шире! – а почему, скажем, не тебе? – я молчал, не зная, что ответить, ответил за меня сам Шульц:

– Потому что я – еврей, и это не твоя, а моя мать зверски убита в рижском гетто… Он же, старикашка поганый, все про нас знает, вся наша подноготная ему досконально известна, только каким образом, ума не приложу, – продолжил он развивать конспирологическую линию своей теории.

Я согласно кивнул: безусловно, Шульц был прав – и Янсонс выглядел теперь для меня не только наглым туалетным работником, а таинственным кукловодом, ловким манипулятором, правда, действовавшим непонятно для какой цели. Впрочем, почему – непонятной?.. если, допустим, предположить, что убиенный нацистами герой латвийского сопротивления, тот самый Мартиньш Янсонс, является ему родственником, тогда понятны его мотивы – рассчитаться с гитлеровцами за содеянное. Но чужими руками, то есть нашими. Нечего сказать – ловко придумано, ловко… Ну и хмырь поганый!

– Ты знаешь, чувак, – с жаром продолжил Шульц, – вчера на вилле у меня была уникальная возможность поквитаться с Мумией, мог запросто пырнуть его столовым ножом в живот или булыжником звездануть по черепу, а я струсил – понимаешь, банально струсил, и мне, конечно, нет прощения… Пойми, чувак, если я его не прикончу, жить дальше не смогу, понимаешь?

Я все понимал… Понимал его чувства… Мотивы, которые им управляли… Понимал и то, что после принятия решения об отмщении за наши жизни не дашь и ломаного гроша. Впрочем, те фиктивные меры безопасности вокруг фюрера, которые я давеча наблюдал, находясь на вилле «Ля Мур», вселяли некоторую надежду – верилось, что подложить взрывчатку под одно из кресел в президентской ложе будет плевым делом. Но как мы туда проникнем? Где ключ раздобыть? И тут осенило: а Катковский, спрашивается, на что?