Утро выдалось пасмурное. По небу неслись хмурые облака, словно бесконечная серая рябь на холодной воде; дул сильный западный ветер. Когда я вынырнул из вязкой полудремы (сном это даже с натяжкой нельзя было назвать), на Харрингтон Лейн стояла тишина, только ветер гулял по карнизу да поскрипывал, точно вздыхая, старый дом.

Двери в комнаты Доктора и Кернса были закрыты, а вот дверь в комнате Малакки — нет, и кровать его была пуста. Я поспешил вниз и увидел, что дверь в подвал тоже нараспашку, а внизу горит свет. Я думал, что увижу там Доктора; вместо этого я обнаружил Малакки. Он сидел, скрестив ноги в шерстяных чулках, на холодном полу, пристально рассматривая монстра, висящего вниз головой в паре шагов от него.

— Малакки, — сказал я, — тебе не надо было сюда спускаться.

— Я не мог никого найти, — ответил он, не отрывая взгляда от мертвого Антропофага. — Чуть не спятил сначала, — добавил он будничным голосом, — думал, что это — она. Глаза-то нет.

— Идем, — потянул я его за рукав, — я приготовлю завтрак.

— Я тут подумал, Уилл. Когда все кончится, давай сбежим, ты и я, вместе. Можем записаться в армию.

— Меня не возьмут, я еще не дорос. Пожалуйста, Малакки, пойдем, Доктор не…

— Или можем податься на китобойное судно. Или уехать на Запад. Вот было бы здорово! Мы могли бы стать ковбоями, Уилл Генри! Или солдатами в Индии. Или вне закона, как Джесси Джеймс. Хочешь быть вне закона, Уилл?

— Мое место здесь, — ответил я, — с Доктором.

— А если он уедет?

— Тогда я уеду вместе с ним.

— А если умрет? Если не переживет сегодняшний день?

Я окаменел от такого предположения. Мне никогда не приходило в голову, что Уортроп может умереть. С учетом того, что я был сиротой и моя наивная вера в то, что родители будут жить вечно, была сломлена, я мог бы и рассмотреть такую возможность. Но нет — до сегодняшнего дня я и помыслить об этом не мог. Теперь меня передернуло. Что, если Доктор и правда умрет? Свобода? Да, свобода от того, что Кернс назвал «темным и грязным делом». Но свобода для чего? Куда я денусь? Что буду делать? Наверное, меня определят в интернат или подберут мне семью. Что хуже: жить под опекой такого человека, как монстролог, или влачить несчастное одинокое существование сироты, никому не нужного, лишенного всех надежд?

— Он не умрет, — сказал я больше самому себе, чем Малакки. — Он и раньше попадал в передряги.

— Я тоже, — ответил Малакки. — Прошлое не дает никаких гарантий на будущее, Уилл.

Я снова потянул его за рукав, поторапливая. Я не знал, как отреагирует Доктор, если обнаружит нас здесь, и у меня не было никакого желания выяснять это. Малакки оттолкнул меня, ткнув рукой в ногу. Что-то брякнуло у меня в кармане.

— Что это? — спросил он. — Что у тебя в кармане?

— Не знаю, — честно ответил я, потому что напрочь забыл. Я вытащил их из кармана, и они, щелкая и ударяясь друг о друга, легли у меня на ладони.

— Это домино?

— Нет, кости, — ответил я. — Они называются Кости судьбы.

Он взял одну и принялся рассматривать; его синие глаза восторженно заблестели.

— А для чего они?

— Предсказывать будущее, кажется.

— Будущее? — Он провел пальцем по хитрому лицу на изображении. — А как ими пользоваться?

— Я точно не знаю. Они принадлежат Доктору, точнее, принадлежали его отцу. Думаю, их подбрасывают в воздух и то, какой стороной и в какой последовательности они упадут, должно о чем-то говорить.

— О чем?

— О будущем, но…

— Вот и я говорю! Прошлое ничего не значит. Дай-ка мне их!

Он взял фигурки, сжал их между двух ладоней и потряс, перетасовывая. Фигурки заклацали — громкий звук разнесся эхом в холодном сыром воздухе подвала. Я увидел отражение его рук, встряхивающих Кости судьбы, в огромном черном глазу мертвого Антропофага. И вот Малакки подбросил кости в воздух — они закрутились, переворачиваясь, и дробью осыпались на цементный пол Малакки согнулся над ними, рассматривая, что получилось.

— Все — лицом вверх, — пробормотал он. — Шесть черепов. Что это значит, Уилл?

— Я не знаю, — сказал я. — Мне Доктор не рассказывал.

Вот я и соврал, пусть это и худший вид шутовства.

Я еле уговорил его пойти со мной на кухню, чтобы поесть что-нибудь. Я как раз ставил чайник на огонь, когда распахнулась задняя дверь, и в комнату ввалился Доктор. Лицо у него было перекошено от тревоги и беспокойства.

— Где он? — взревел Доктор.

В этот момент Кернс вошел в кухню из холла, и вид у него был настолько же спокойный, насколько у Доктора взбудораженный. Кернс был элегантно одет и причесан; Доктор был растрепан и небрит.

— Где кто? — спросил Кернс.

— Кернс! Где вас носит?!

— «Я ходил по земле и обошел ее…» А что?

— Все приготовлено почти час назад. Ждут только нас.

— А который час? — Кернс театральным жестом вытащил из кармана жилета часы и открыл крышку.

— Половина одиннадцатого! — воскликнул Доктор.

— Да? Так поздно? — Он потряс часами под ухом.

— Мы не успеем, если не поторопимся прямо сейчас!

— Но я еще не завтракал.

Он посмотрел на меня, а затем заметил Малакки, который сидел за столом и смотрел на него завороженно, полуоткрыв рот.

— О, привет! Ты, должно быть, бедняжка Стиннет. Прими мои соболезнования. Такая трагедия. Не так обычно встречают Создателя, но как бы то ни было, все мы там будем. Вспомни об этом, когда в следующий раз приставишь пистолет к голове Уортропа.

— У нас нет времени завтракать! — настаивал Уортроп; он покраснел.

— Нет времени завтракать? Но я никогда не выхожу на охоту на пустой желудок, Пеллинор. Что ты там готовишь, Уилл? Яйца? Свари и мне два — без скорлупы в кипятке. Один тост. И кофе — самый крепкий, какой только можешь сделать!

Он опустился в кресло напротив Малакки и широко улыбнулся Уортропу, сверкнув идеальными зубами.

— Тебе бы тоже поесть, друг мой. Уилл Генри, ты вообще когда-нибудь кормишь этого человека?

— Я пытаюсь, сэр.

— Возможно, у него кишечный паразит. Меня бы это не удивило.

— Я подожду на улице, — сказал Доктор сдержанно. — Посуду мыть не надо, Уилл Генри. Констебль и его люди ждут нас.

Он вышел, хлопнув дверью. Кернс подмигнул мне.

— Голый нерв, — заметил он.