Лежавший завозился, сел, неуклюже орудуя правой рукой, и повернулся ко мне. На грязном лице выделялись две дорожки от слез и тускловатые глаза, неожиданно голубого цвета.

— По здорову ли, боярин, — ответил дед на отличном русском, хоть и со странным выговором.

— Что здесь делаешь?

— Помирать пришел, — старик спокойно подоткнул полу заношенного халата.

— Кто таков? Почему сюда?

— Атаем кличут. Родился здесь, у Спаса Никодимом крестили.

Он попытался перекреститься левой рукой, но чуть не упал — вместо правой кисти торчала бурая культя, не дававшая опоры, — махнул и молча заплакал, сцепив зубы. За спиной у меня заволновались рынды, Волк бурчал неразборчиво под нос, а я соскочил с коня и подошел к сидящему на земле и опустился рядом на корточки.

— Рассказывай, дедушка.

— В Едигееву рать Божьим попущением меня полонили, — утерся рукавом Атай, — угнали в Сарай, там продали, потом в Хаджи-Тархан, там тоже продали…

Дед замолчал, молчал и я, ожидая продолжения рассказа.

— Потом с караваном в Хорезм пришел, и снова продали, в Самаркан погнали… Там еще трижды меняли и перепродавали, пока не свезло, к Файзуло-усто попал… не злой был, кормил хорошо, к делу приставил, выучил… Только…

Он опять замолчал, будто собираясь с силами, а потом, глядя в сторону, выдавил:

— Обрезали меня. Обасурманили. Да и то, где там церкву сыскать?

Обычное дело. Религия здесь — основа жизни и если даже купцы страдают, что в своих странствиях им бывает негде помолиться, то каково человеку, унесенному от родного дома на тридцать лет без малого?

— Не горюй, старый, не ты первый. Родные есть?

Он обреченно помотал головой.

— Всех мор унес, не дал Бог свидеться, не поспел я. Да и то, кто бы меня отпустил…

— А как же сейчас пришел?

— Не было счастья, да несчастье помогло — земля тряслась, упала с дома матица, руку размозжила, негоден стал, вот у Файзуло и отпросился…

Я попробовал переменить тему:

— Усто твой, что делал?

— Кагаз делал, хороший кагаз, из пахты, дорого продавал.

Кагаз? Кагаз, кагаз, знакомое же слово!

— Из чего?

— Пахта, растет где арыки, прядут его, — сбивчиво объяснил Атай, — а Файзулло кагаз делал, белый да ровный…

Хлопок! Кагаз из хлопка… Бумага!!! Не может быть!

— Умеешь кагаз делать? — голос предательски дрогнул.

— Умел, — печально воздел вверх обрубок Атай.

— Научить сможешь?

— Дело нехитрое, коли пахта есть.

— Пахты нет, зато пеньки сколько хочешь.

Вот так я и обзавелся бумажным мастером. Совсем было собравшийся помирать Атай-Никодим, как узнал, что его берет на службу сам великий князь, да еще обещает замолвить слово перед самим митрополитом (а тут к тем, кто в ислам перешел, отношение церковных властей очень недоброе, смягчающих обстоятельств нет, вполне могут и казнить), малость повеселел.

С владыкой, правда, пришлось собачится — Герасим на полном серьезе желал упечь Никодима за вероотступничество в монастырский поруб, на хлеб и воду. И никакие аргументы, что пленник не волен над своей жизнью, силы не имели — над душой-то волен, и все тут.

Неделю убалтывал Герасима и прятал Атая, в конце концов привлек к спору Феофана и владычного дьяка Кожухова. Они, как узнали, что нам светит своя бумага, навалились на митрополита, а скопом, как известно, и батьку бить легче. Но Герасим свое урвал: половину будущей бумаги. Вот ведь хитрован! Ладно, мы тоже не лыком шиты — договор-то мой с конкретным митрополитом, а не с метрополией, Герасим не вечен, несколько лет поработаеи исполы, а там все под себя верну.

Что главное при открытии банка в средневековье? Нет, вовсе не лицензия, а кирпичный заводец. Этот парадокс я почувствовал на своей шкуре в полной мере, ведь во времена, когда нет свифтов, мгновенных транзакций и даже простенького телеграфа, банк в первую очередь — хранилище, несгораемое и защищенное. Ныне таковые предпочитают устраивать в подвалах церквей, заодно уповая на то, что в божий храм злодеи не полезут. А каменных церквей у нас маловато и те, что есть уже заняты: где княжьей казной, где митрополичьей, на частников не рассчитано.

А младший Ховрин все ходил кругами, да пришел с планом создания банка, к чему я его негласно подталкивал. Нам в финэке некий экскурс в историю банковского дела излагали — тамплиеры, ломбардцы, Фуггеры, Вельзеры (они, кстати, должны вот-вот в немецких землях появиться, если еще не появились). Вот я и задавал вопросики Владимиру Григорьевичу, типа интересуюсь современными финансовыми институтами. Больше всего он о генуэзском банке Святого Георгия рассказывал, просто потому, что с ним контачил. У Банко ди Сан-Джорно, оказывается, контора даже в Кафе была, кредитовали, засранцы эдакие, работорговлю. Ну и остальное, по мелочи, и с княжеством Феодоро, откуда Ховрины родом, финансисты из Генуи неизбежно взаимодействовали в диапазоне от совместной коммерции до прямой войны.

Так что когда я посетовал, что для купеческого братства денег не хватает, Владимир задумался и вот прибыл убеждать меня в необходимости банка.

— А где хранить думаешь?

— Церковь построю, каменную. Воздвижения честнаго Креста Господня, с подвалами, — выдал Ховрин.

— Строй кирпичную.

— Заводец ставить? — мигом сообразил будущий финансовый воротила.

— Да, на Яузе, выше Спас-Андроника. Строить будем не одну церковь, а несколько — надо кремлевские подновить.

У Хворина прям циферки в глазах забегали — это ж сколько заработать можно! Так что благочестие благочестием, но коммерческий интерес вперед. Ничего, создадим свой банк, заткнем генуэзцев за пояс. Или их к тому времени из Кафы вышибут — не помню я в поздней истории Крымского ханства никаких итальянцев, сплошные татары с турками и все.

— Из чехов поспрошай, кто умеет обжигать, да сербов с болгарами спроси, — отпустил я казначея заниматься строительством.

Невеликий поток иммигрантов потихоньку рос, и в нем все чаще попадались очень полезные люди. Нет, на Руси тоже многое умели, да и Дима мне массу информации выдал, но лишний мастер никогда не помешает. Опять же, из разных подходов может новая технология вырасти. Вон, как у Луки Болгарина и Симона Дубчика в Устюге.

Как только встал снег, с Железного поля пришел обоз, и с ним Савватий да Якуш Онофриев, кузнец. По их сказкам выходило, что иностранные специалисты строят там целую домну, которую один называл домницей, а другой — блауофеном.

— Сей Симон муж добрый и знающий, — докладывал Савватий, — однако при себе книжицу латинскую, именем «Карта», держал. Оную книжицу у него забрал и ныне привез, испытать, не еретическая ли.

— Отдай Феофану, он подскажет, кто в латыни разумеет. С уроком что?

— Полный обоз