– Ты стареешь, – брюзгливо говорил он ей.

Далле шел двадцать первый год, и она была в самом расцвете красоты. Может быть, поэтому Ксуф еще не совсем охладел к ней. Но его посещения были для Даллы вдвойне мучительны: из-за его попыток осуществить супружеские права, и побоев, когда эти попытки срывались.

Оставшись в опочивальне одна, Далла вспоминала Регема и плакала. При жизни Регема она не испытывала к нему собой страсти. Ее даже порой раздражали его неизменная заботливость днем и настойчивость ночью. Но теперь она твердо уверовала в то, что безумно любила покойного мужа. Он был так добр, так благороден! И он был настоящим мужчиной, он дал ей сына.

Но если, думая о Регеме, Далла тихо плакала, то при воспоминании о Катане ее глаза мгновенно высыхали. У нее был прекрасный, дивный ребенок. Проклятый Ксуф убил его, другого же дать ей не может. И она лежала в темноте, поедаемая отчаянием, пока не приходила Бероя и не приносила питье, после которого Далла обыкновенно засыпала.

И вот – белый конь пал под ножом Ксуфа, и Булис объявил, что грядущий поход будет победоносен. Далла ненавидела Булиса от всей души, но испытала к нему нечто вроде благодарности. Ибо, благословив Ксуфа на поход, он, хотя бы на короткое время избавлял Даллу от присутствия супруга, дав ей возможность передохнуть и набраться сил.

Этот поход был примечателен еще и тем, что вместе с царем впервые отправлялся Бихри.

Когда Далла впервые увидела его при дворе, она перепугалась. В ее памяти все еще звучали злобные обвинения Фариды. Даже теперь, после новых несчастий, они продолжали терзать Даллу. Ей не удалось ни оправдаться перед Фаридой, ни примириться с ней. Они не встречались. Фарида безвыездно жила в наследственных владениях покойного мужа. Далла полагала, что так лучше: она избавлена от необходимости видеть искаженное злобой лицо бывшей золовки и слышать ее упреки. Но появление Бихри лишило ее последнего покоя. Она ожидала, что юноша, науськанный матерью, будет мстить ей и Ксуфу. Но шли месяцы, а Бихри был неизменно почтителен к царю и царице, и ничего, кроме преданности и восхищения не видела Далла в его глазах. Кровная месть – обязанность каждого благородного человека, но Ксуф был царем, которому Бихри принес воинскую присягу, а по понятиям зимранской знати, это было важнее мести. К тому же Регем был не отцом Бихри, а всего лишь дядей. Что до отношения юноши к Далле, то она произвела на него сильнейшее впечатление еще в первый свой приезд столицу, и с годами оно не ослабело. Возможно, Фарида пыталась настроить его против Даллы, но Бихри был сейчас в таком возрасте, когда молодые люди стремятся выйти из-под материнской опеки, и слова Фариды не были приняты во внимание. Теперь же он рвался в бой – сокрушать и убивать врагов во славу своего государя.

Кого на сей раз собрался воевать Ксуф, Далла понимала смутно. Похоже, что Дельту. Но как бы и не совсем. И то – Дельта была мощным государством, и, хотя власть Солнцеподобных (так титуловались тамошние правители) стала заметно ослабевать в последние десятилетия, вряд ли Ксуф при всей самоуверенности рискнул бы на завоевательный поход.

Князь Маттену считался вассалом Солнцеподобных правителей, и владения его располагались на самой границе Нира, Дельты и Калидны. По причинам, о которых не задумывалась не только Далла, но и ее муж, Маттену прекратил уплату дани: возможно, он был оскорблен, что Солнцеподобный не оказывал ему давно просимой помощи. А Солнцеподобный, столь же возможно, не считал владения Маттену достойными и помощи, и внимания. В прежние времена он прихлопнул бы Маттену, как муху, но в прежние времена мелкий правитель не решился бы выказать свой норов. И если на непокорного нападут, Солнцеподобный не воспримет это как оскорбление, и предоставит Маттену его судьбе.

Это сообразить сумел даже Ксуф. Так что благоприятные знамения при жертвоприношении коня пришлись весьма кстати.

Ксуф, как обычно, с пылом устремился навстречу войне – от набега отличавшейся тем, что под знамена Зимрана приведены были также и пехотинцы. Оружие, доспехи, кони, колесницы – все должно быть новое, все в полной готовности. Далла же была готова благодарить Кемош-Ларана за то, что он сотворил эти мужские побрякушки и тем отвлек от нее внимание мужа. Но радость ее была отравлена. В ночь перед выступлением Ксуф заявился в опочивальню. Он был так уверен в себе, что с первого раза сумел довести дело до конца. Далла надеялась, что по такому случаю он обойдется без побоев. Действительно, бить ее он не стал. Но сказал:

– Лучше бы тебе понести. А то у этого Маттену имеется дочь. Она молода и может рожать…

После ухода мужа Далла взяла со стола бронзовое зеркало и долго рассматривала свое лицо и тело, пытаясь увидеть признаки надвигающейся старости. И не видела. Мелита сделала ее облик совершенным, и этому совершенству ничто не могло нанести урона. Или ее обманывают глаза?

Первую свою жену из-за бесплодия Ксуф отослал к отцу. Если бы ей угрожало то же, Далла была бы счастлива. Но отец ее умер, а родовые владения забрал Ксуф. К кому ей идти? К Фариде? Вот уж она будет рада! В Зимране женщины не владели оружием, но на женских половинах бродили истории, как соперниц убивали заколками для одежды или шпильками для волос – и с большей жестокостью, чем это было бы сделано мечом или кинжалом. Но может статься, Ксуф и не подумает ее отсылать. То, что он сделал с Гиперохой, было быстрее и проще.

Любой исход сулил Далле смерть. И она лежала в оцепенении, умоляя Мелиту спасти ее. Что стоит богине ниспослать ей ребенка? Это гораздо проще, чем превратить уродку в красавицу!

На следующий день войска выступили из Зимрана, и дворец, заполненный шумом, звоном и окриками, погрузился в тишину. И Далла могла получить толику покоя.

Обычно в комнате Даллы ночевали три служанки, чаще всего это были Филака, Гирия и Хубуб. Две первых были из Калидны, а третья из Дебена (дебенцы не только угоняли в рабство иноплеменников, но и продавали сородичей, а невольницы из Дебена и Хатраля особенно ценились за покорный нрав и умение угождать мужчинам). Обычно их присутствие немного развлекало Даллу, создавало обманчивую иллюзию защищенности. Но сегодня их перешептывания и смешки раздражали царицу.

Она велела им отправиться в свои каморки, расположенные в подвальном этаже, заметив, что никто из них до утра не понадобится, достаточно присутствия Берои. Они подчинились беспрекословно и оставили госпожу вдвоем с нянькой. Далла предпочла, чтобы Бероя не зажигала светильников, надеясь, что в темноте скорее заснет. Тщетно. Сон не шел к ней. Как можно спать, думая о предстоящей смерти! Да и тишины настоящей не было. Над дворцом висела полная луна. Далле она казалась огромной, в Маоне она никогда такой не видела. О, Маон, невозвратный рай юности… Там ночи были спокойные и прохладные, из сада долетал запах цветов и лепет фонтанов. Душная, неподвижная ночь Зимрана свинцовой тяжестью ложилась на грудь, заставляя сердце колотиться о ребра, словно обезумевшая птица о прутья клетки.

В надежде глотнуть хоть толику свежего воздуха, Далла подошла к окну. Перед ее глазами лежал залитый мертвенным светом пустой двор. Слышно было, как на стенах перекликаются часовые. Внезапно к их голосам присоединились другие – негромкие, но странно звучащие в это время суток. Где-то смеялись, и смеялись женщины. Далла с удивлением присмотрелась. Двор пересекали три женские фигуры, закутанные в покрывала. Посредине одна из них остановилась, словно бы оробев. Другая женщина стала подталкивать ее, что-то быстро говоря. Далла не разобрала слов, но узнала гортанный голос Хубуб. В какой-то миг Далла была готова окликнуть ее, но удержалась. Не дело царице показывать, что она среди ночи глазеет на происходящее во дворе. Тем временем женщины – Далла не сомневалась что все трое – ее служанки, поспешно направились в сторону конюшен и исчезли из виду.