Огонь горел внутри, растекаясь горячей рудой по телу, наливая его свинцом. Каждое движение приносило лишь страдание. Мирослав не сразу осознал, что он ещё жив. Где-то в отголосках его разума трепетала мысль о том, что он должен что-то сделать. Но что именно, не мог осознать. Его захлёстывало новой волной жара, тогда становилось невыносимо больно, и княжич желал только одного — поскорее избавиться от мук, освободить душу и кануть в небытие, лишь бы огонь перестал терзать и жечь.

Ощутив на лбу, скулах и губах прохладную влагу, княжич успокаивался, но стоило прохладе исчезнуть, как пожар вновь накрывал его с головой.

Высвобождая стон, Мирослав трясся в лихорадке, метался по подушке, и влажные от пота волосы липли к лицу. Кто-то держал его, пытался поить водой, и он пил, утихал и снова полыхал. Так продолжалось целая вечность, но однажды, княжич разлепил мокрые ресницы и понял, что находится не в пекле, а в тёмной без единого окна клети.

У очага он приметил женскую фигуру. Ведьму он узнал бы, даже если бы умер и заново переродился. Ясыня сидела на полу в ворохе овечьих шкур, плела кружева, ловко перебирая пальцами нити. Казалось, что не замечала очнувшегося княжича, или делала вид, что не замечала.

Мирослав ошарашенно пошарил взглядом вокруг себя, ища что-то острое.

«Как он оказался здесь? Хан-Бату вёз его к бурянам!»

Висели на гвоздях полотна, у очага стоял чан с водой, пахло травами с металлическим привкусом крови, и по всему — его собственной. Нашёл серп, лежащий у входа на лавке. Нахлынувший гнев сдёрнул Мирослава с лежака.

Ясыня медленно подняла голову, и княжич застыл, не в силах шелохнуться, безвольно рухнул обратно на твёрдую постель.

Дёрнув одну из нитей, ведьма потянула силы Мирослава, что руки и ноги его проняла судорога. Жёстко скрутила боль так, что кости заломило, а мышцы будто живьём сдирали невидимые ножи, выворачивая нутро наизнанку. Мирослав откинулся на перину, извиваясь, закричал:

— Перестань!

Задохнулся то ли от гнева, то ли от отчаяния и безысходности, понять не мог.

Невидимые глазу ножи отпрянули, оставив измученное тело в покое. Ведьма снова опустила голову, продолжила как ни в чём не бывало трудиться над рукоделием, напоминая Мирославу паучиху. Не простое кружево было в её руках, и оставалось только догадываться, какой силой обладает Ясыня.

Придя в себя, княжич, не мигая, смотрел в потемневший от копоти потолок. Теперь он явственно ощущал, как потянуло раненное плечо. Выстреливала в руку и спину боль. Всё-таки Дарён не успел, ушёл Хан-Бату…

— Я потратила на тебя слишком много сил, — заговорила Ясыня скрипучим голосом, продолжая усердно выплетать узор.

Мирослав повернул голову на взмокшей подушке. Ведьма подняла глаза. Теперь он видел, как Ясыня изменилась и стала совсем не такой, какой помнил её при первой их встрече, в день после купальской ночи. Помолодела, убрались складки возле носа и на лбу, кожа посветлела, а седые волосы теперь были русые, и лишь тонкие серебряные пряди скрашивали туго заплетённые косы, спадающие до самой земли. Все знали, что в волосах ведьм скрывается их сила. Мирослав стиснул кулаки.

«Срезать бы их к сукиной матери».

Ясыня будто услышала его мысли, подняла подбородок. Глаза ядовито сверкнули: карие с бурым отливом, едва ли не красные, что кровь. Тонкие губы вытянулись в ухмылке, брови дёрнулись вверх. Теперь старухой её и не назовёшь…

— Что тебе нужно? — просил он севшим голосом.

— Сначала мне нужна была твоя жизнь… — начала ведьма. — Потом подумала, что это слишком простое для тебя наказание, потом мне стала нужна твоя сила. А теперь… — Ясыня отложила рукоделие, поднялась с пола и, пройдя к лежаку, присела на краешек, склонилась, погладила руку Мирослава, заглянула проницательно в глаза. — Мне нужно твоё княжество и земли Кавии, — улыбнулась она и нехотя отстранилась. — Обиды я на тебя больше не держу. Но долг твой помню.

— Какой?

— Взять Углу в жёны и сделать её княжной Кавии.

Мирослав скрипнул зубами.

— У меня есть жена, и клятву мы давали перед богами.

Ясыня улыбнулась ещё шире и опустила глаза.

— Да, связь ваша крепкая, не так просто теперь разорвать, скажи спасибо, что держит тебя девка. Свою силу нитью вплетает в твою жизнь. Но теперь тебе до Владиславы не добраться. Ты её больше никогда не увидишь. Если бы я знала, что она обавница, то мне не пришлось бы совершать лишних шагов. Твоя жена очень облегчила мне задачу. Теперь ты не нужен, твой день смерти уже близок.

Ведьма встала, медленно прошла к сундуку, подхватила серп, вернулась к Мирославу.

— Она лишится жизни, а вместе с ней и ты пойдёшь в Навь. Мою силу ты уже испытал.

Остриё вошло в грудь, пропарывая кожу.

Мирослав закричал…

— Тише, тише, — услышал он знакомый тревожный голос.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Его снова держали крепко. Тут же на лицо опустилась прохладная влага, успокоился жар. Боль отступила, возвращая Мирослава в явь. Он разлепил ресницы и сквозь туман увидел над собой взволнованное лицо Дарёна. Это обескуражило сильно. Княжич хотел было подняться, но резь в плече расплескалась, не пустила.

Дарён осторожно приподнял голову Мирослава за затылок и поднёс к губам ковш воды, ледяная влага остудила пожар. Прохладные ручейки потекли по подбородку, упали на грудь. Мирослав пил жадно, большими глотками, поперхнулся, надолго закашлялся — каждое движение только распаляло мышцы. Царапал огонь по рукам и груди, не давал и опомниться. Княжич стиснул зубы, снова канул всем существом в огонь.

А спустя время, Мирослав очнулся вновь, подтянулся к брату, цепляясь за его рубаху.

— Где ведьма? Дарён, она хочет убить Владу.