– А еще она красивая, – добавил Кунрат. – Это меня больше беспокоит.

Нуткер с Унксом согласно хмыкнули.

Дисмас терзался мыслью, что самолично отправил Магду в логово ненасытного итальянского развратника.

– Ой, ладно тебе! – успокаивал его Дюрер. – Герцог Урбинский не станет вольничать с монахиней. Тем более – с монахиней из свиты графа и крестника императора. К тому же под чужой крышей. Хватит уже дергаться. Хуже старых бабок, ей-богу…

Дюрер ушел спать. Он вытребовал себе самую большую спальню с самой удобной кроватью. Как и положено графу. Он утверждал, что герцогские слуги обязательно заподозрят неладное, если окажется, что граф ютится в закутке. И обман сразу же раскроется.

Ландскнехты тоже отправились спать. День был долгим, а час – поздним.

Дисмас остался в одиночестве. В его воображении одна за другой всплывали жуткие картины. А вдруг герцог Урбинский попытается насильно овладеть Магдой?

Входная дверь открылась на рассвете. Дисмас бросился к Магде и обнял так страстно, будто в разлуке прошли годы.

– Что с тобой? – спросила она.

– Да так… Радуюсь, что с тобой все в порядке.

– Все хорошо. Потом расскажу. Я очень устала.

Она сразу же заснула в его в объятьях.

Проснувшись, Магда рассказала, что произошло в опочивальне герцога Урбинского.

По приказу Карафы один из слуг испробовал снадобье на себе. Поскольку слуга не свалился замертво, Магде позволили дать лекарство герцогу. Чудодейственная настойка почти сразу сняла боль.

– Он был так счастлив!

– Почему тебя так долго не было? – допытывался Дисмас.

– Я порывалась уйти, но герцог не отпускал.

– Он что, хотел?..

– Нет-нет, что ты! Он попросил меня подержать его за руку.

– И ты согласилась?! – поморщился Дюрер.

– Я была в перчатках, мастер Дюрер.

– Все равно…

– Сифилисом нельзя заразиться через прикосновение, только через открытые раны или… в общем, при интимной близости.

– Ты точно знаешь?

– Да. Так утверждает Парацельс.

– Дай ей дорассказать, Нарс! – вмешался Дисмас. – А что потом было?

– Ему снимают боль настойкой ладанника. Капают ее на носовой платок. Однако постоянное употребление ладанника расслабляет мозг. Когда я это сказала, придворный лекарь герцога разгневался. Заявил, что я дура дурой и лезу не в свое дело. Представляете, лекарь гневается, потому что его господину стало легче?! Тут разгневался сам герцог и выставил лекаря из опочивальни.

– И у нас появился еще один недруг, – вздохнул Дисмас. – Магда, твоей вины в этом нет. Я просто держу в уме всех, кому мы тут перешли дорогу.

– Я осталась с герцогом. Из-за ладанника он дремал с открытыми глазами. И разговаривал во сне. Всю ночь напролет бормотал.

– Какую-нибудь галиматью?

– Наверное. Называл какие-то имена, говорил о всяком… Даже не знаю о чем. Кстати, ему известно, что он скоро умрет. А умирать ему не хочется.

– Кто бы мог подумать, – вставил Дюрер.

– Он упомянул плащаницу, – взволнованно сказала Магда.

– Что именно? – спросил Дисмас.

– Знаешь, мне очень не нравится герцогский камердинер, Карафа.

– Он что, приставал к?..

– Да нет же. В опочивальне мы всю ночь были втроем. Карафа ни на миг не спускал с меня глаз. Но смотрел на меня не с вожделением, а… не знаю, как назвать.

– Он итальянец, – сказал Дюрер. – Так что вожделение – весьма подходящее слово.

Магда задумалась, а потом сказала:

– Нет, он на это не способен.

– А-а, кастрат, значит, – догадался Нуткер.

– Нет. По-моему, его не привлекают женщины.

– Тогда содомит.

– Нет. Его не привлекают ни женщины, ни мужчины. В смысле плотских утех. Он как будто ожидал, что я выхвачу нож и прикончу герцога. Я же монахиня, меня при входе не обыскивали. А еще он беспокоился всякий раз, как герцог начинал бредить. Карафа так пристально на меня смотрел, будто… – Магда замялась.

– Что?

– Будто боялся, что герцог проговорится о том, чего мне знать не следует.

– Ну, в конце концов, – рассудил Дисмас, – он правитель Флоренции и герцогства Урбинского. Наверное, камергер опасается, чтобы герцог в бреду не разгласил каких-то тайных умыслов, о которых посторонним знать незачем.

Магда в глубокой задумчивости смотрела в окно.

– Что с тобой? – спросил Дисмас.

– Так, ничего.

– Что тебя беспокоит, Магда?

– Ну же, сестренка, – ободрил ее Кунрат, – выкладывай все как есть.

– По-моему, – неуверенно начала Магда, – герцог тоже хочет похитить плащаницу.

Воцарилось изумленное молчание.

– Герцог… Он что-то такое сказал?!

– Нет. Просто у меня создалось такое впечатление. Карафа нервничал всякий раз, как его господин начинал бредить. А потом, когда герцог наконец уснул – настоящим сном, не ладанниковым, – я ушла.

Кунрат хлопнул себя по коленкам:

– Ну что, братва? У нас объявились соперники!

– Это итальяшки-то? Тоже мне, соперники, – презрительно фыркнул Нуткер.

– Соперники не в бою, а в умыкании плащаницы. В прохиндействе макаронникам равных нет.

– Точно, – подтвердил Ункс. – Даже в Библии говорится: макаронники изобрели прохиндейство.

– И где же именно в Библии это говорится? – требовательно спросил Нуткер.

– Не-не, – внес поправку Кунрат. – Прохиндейство изобрели жиды.

– А вот и нет! – возразил Нуткер. – Жиды изобрели ломбарды.

Боясь утонуть в потоке ландскнехтских глубоких познаний, Дисмас убрался в дальний закоулок апартаментов.

«А вдруг Магда права?» – размышлял он. Рассмотрев свое предположение со всех возможных сторон, он заключил, что оно несостоятельно. Чтобы герцог – один из самых могущественных и влиятельных герцогов – замыслил похитить реликвию у другого герцога? Невероятно.

– Не может этого быть, – строго сказал он Магде.

– Дисмас, я не утверждаю, что это именно так. И не надо говорить со мной таким тоном!

– Я просто пытаюсь установить, возможно ли такое.

– Я же сказала, что ничего такого не утверждаю.

– Сказала, но… – Он грозно воздел палец. – Ведь ты же думала, что такое возможно?

Магда протестующе вскинула руки:

– Да. Каюсь! Подобная мысль приходила мне в голову. Но как пришла, так и ушла.