– А ты – Великолепная Миранда. Ты можешь прийти в любой театр в Лондоне и тебя возьмут без всякого прослушивания.

Она прижалась щекой к его груди.

– Я не могу играть без тебя. Никто не захочет взять Катарину без Петруччо.

Их имена отрезвили его. Как странно, что упоминание этой комедии заставило его испытать страшную неловкость. Вдруг ему захотелось вновь стать Петруччо и сжать в объятиях свою дикую Кэт.

Нет! Он оттолкнул Миранду, а когда она попятилась, он шагнул в ее сторону.

– Ты прекрасно обойдешься без меня.

– А как же Джордж и Ада? – с укором спросила она.

Он помедлил.

– А что с ними? Они тебе нужны. Ада заботится о твоих костюмах и гриме, а Джордж ведет твои дела.

– А если больше никаких дел не будет?

Он безжалостно отмахнулся от ее вопроса.

– Если они тебе больше не нужны, они все равно не пропадут. Они привыкли работать в труппе. Найдут себе другую работу.

– Они уже старые. – Она взяла его за руку. – Они многие годы следовали за тобой.

– Четверть века. – Он почувствовал, что у него внутри все переворачивается, а чувство ответственности, к которому взывает Миранда, ослабляет его решимость. Горло начало сжиматься, на глаза навернулись слезы. Но он больше не может нести ответственность за них всех. – Черт возьми, Миранда, разве ты не понимаешь? Я не могу видеть. Я не могу играть, раз я не вижу. Так будет лучше для всех. Ты сможешь продолжать свою карьеру без такой обузы.

Она отошла от него, привлекая его внимание лишь своим голосом. Она начала ходить по палубе взад-вперед.

– Здесь темно. Луна почти не видна, звезды – лишь крошечные точки в вышине. Я вижу только твой силуэт. И все же ты следишь за мной глазами. Всякий, кто увидел бы тебя сейчас, подумал, что ты меня видишь.

Шрив отвернулся и встал лицом к морю.

– Но я не вижу. А что будет, когда ты перестанешь говорить?

Она засмеялась.

– В пьесе разве когда-нибудь перестают говорить?

– Но я не могу все время стоять неподвижно. – Он резко повернулся, вытянул руку и попал ею в канат, натянутый над перилами. – Теперь я запутался в веревках. Видишь? Я буду посмешищем.

Она потянулась к нему, взяла обе его руки и прижала их к своей груди.

– Я не смеюсь над тобой. И никто не будет смеяться. Ты всегда тщательно все продумываешь. Ты обошел весь корабль. Ты распланировал все свои мизансцены. Если бы я неожиданно не вышла, ты бы успел навсегда уйти со сцены.

Шрив почувствовал, что может гордиться собой. Это было приятно. Но все равно, надо было кончать с этим сейчас, на взлете, а не в поражении.

– Признайся, Шрив, – попробовала мягко пошутить она. – Ты не совершил самоубийство сегодня днем, потому что не смог правильно спланировать мизансцену?

Он нахмурился.

– Я права?

Он опустил голову.

– Я не хотел допустить промах, чтобы не испытывать унижение, когда меня потом втащат назад на корабль.

– Верно. – Она поцеловала его руку.

– Ты можешь мне помочь.

Она притворно вздохнула. Он чувствовал, что она играет.

– Я могу последовать за тобой, если хочешь. Это все, что я могу сделать.

Он вырвался из ее рук и отвернулся к перилам.

– Ты играешь. Я это чувствую. Не отрицай. Я сам научил тебя всему, что ты знаешь. Ты можешь обмануть кого угодно, только не меня. Ты не хочешь убивать себя. Для этого у тебя нет причин.

– Ты тоже. У тебя тоже нет причин умирать.

– Какой-то странный разговор получается. Любой дурак поймет, что я не могу жить таким, как я есть.

Она обняла его и прижалась головой к его плечу.

– Шрив, ты слишком быстро сдаешься. Я думаю, ты не останешься слепым навсегда. Но даже если такое случится, ты один из немногих людей на свете, кто может быть слепым и продолжать нормально работать.

– Этот разговор выходит даже за рамки смешного. Это уже абсурд.

– Нет, я говорю вполне серьезно. Подумай об этом. – Она легонько встряхнула его. – Прежде всего, я думаю, что ситуация сейчас похожа на ту, что была в Новом Орлеане. У тебя очень сильный ушиб головы. А малярия все осложнила. Но все равно доля вероятности, что это временное явление, очень велика.

– Нет. Это постоянное. Сейчас все по-другому. Я знаю.

– Ты не можешь знать. Морское путешествие прежде уже излечивало тебя. Дай себе возможность это проверить.

– А если ты ошиблась, мне придется взять в руки трость и надеть черные очки, как только мы высадимся в Англии. Я не хочу дожить до этого. – Он высвободился и схватился руками за перила ограждения. Пока он крепко держался за них, он сохранял решимость сделать то, что задумал. – Я смирюсь. Я никогда не смогу видеть, но я привыкну к своей слепоте. Привыкну к компромиссу. Привыкну быть обузой. Мне это понравится. Как приятно будет чувствовать, что ты и Ада хлопочете вокруг меня.

– Этого не будет...

– Еще как будет. Ты начнешь презирать меня, потому что я не смогу ничего делать сам. Ты будешь считать меня жалким существом. Да, ты попытаешься найти для меня работу. Меня не захотят взять. Тебя, конечно, возьмут. Я буду сидеть один в номере гостиницы. Или Ада будет приводить меня за кулисы, и я буду только слушать, как ты играешь, а видеть мне необязательно.

– Шрив...

– Представь себе, что я спотыкаясь выйду на сцену, может быть, даже сыграю Лира или Просперо, сколько времени ты сможешь терпеть меня в качестве партнера?

– Шрив...

– Что «Шрив»! Я не смогу заниматься физическими упражнениями. Мое тело станет толстым, глаза – ввалившимися. О, я видел слепых. Я знаю, как они выглядят. Сможешь ли ты любить меня с сальными волосами и отвислым животом? Я буду забывать побриться. В конце концов я же не смотрю на себя в зеркало.

– Шрив Катервуд, ты никогда...

– А потом твой партнер, или хозяин театра, или продюсер, или директор поймут, что ты красива и свободна. Они пригласят тебя на ужин...

– Шрив, ради Бога...

– ...и ты ляжешь с кем-нибудь из них в постель, или влюбишься, или то и другое сразу. И ты будешь иметь на это право. Они молодые, крепкие и могут рассыпать комплименты твоей красоте. А я... – Он покачал головой. – Я не хочу дожидаться этого.

Она так долго молча стояла на палубе, что Шрив решил, что ему удалось убедить ее. Наконец она начала аплодировать, сначала медленно, потом все быстрее.

– Браво! Браво! Какой спектакль! Какой сценарий! Браво! Ясно одно. Когда ты будешь слишком старым, чтобы играть, ты сможешь писать превосходные драмы.