29 августа

Вчера я слышала, как Поль говорил дяде Александру, указывая глазами на меня:

– Если бы ты знал, милый дядя! Она все перевернула в Гавронцах! Она переделывает по-своему папа! Ей все повинуется.

В самом деле, сделала ли я все это? Тем лучше.

Мне хочется спать и скучно с утра. Я еще не допускаю для себя скуки от недостатка развлечений или удовольствий и, когда мне скучно, ищу этому причины – я убеждена в том, что это более или менее неприятное состояние происходит от чего-нибудь и не является следствием недостатка удовольствий или одиночества.

Но здесь, в Гавронцах, я ничего не желаю, все идет согласно моему желанию, и все-таки мне скучно. Неужели я просто скучаю в деревне? Nescio… Но к черту!

Когда сели за карты, я осталась с Грицем и Мишелем в моей мастерской. Гриц решительно изменился со вчерашнего дня. В его движениях проглядывает смущение, которого я не могу себе объяснить.

Завтрашняя поездка откладывается до четверга, и он хочет отправиться в далекое путешествие.

Я задумалась, и это заметили другие. Впрочем, уже с некоторого времени я витаю между двух миров и не слышу, когда со мной говорят.

Мужчины пошли купаться в реке, которая прелестна, глубока и осенена деревьями в том месте, где купаются, а я осталась с княгиней на большом балконе, который образует навес для экипажей.

Княгиня, между прочим, рассказала мне любопытную историю. Вчера Мишель приходит к ней и говорит:

– Maman, жените меня.

– На ком?

– На Мусе.

– Глупец! Да тебе только восемнадцать лет!

Он настаивал так серьезно, что она вынуждена была отправить его к черту.

– Только не рассказывайте ему этого, милая Муся, – прибавила она, – а то он не даст мне покоя.

Молодые люди застали нас на балконе изнемогающими от нестерпимой жары; о воздухе нечего и говорить, а вечером не было ни малейшего ветерка. Вид прелестный. Напротив – красный дом и разбросанные беседки, направо – гора со стоящей на ее склоне церковью, утонувшей в зелени, дальше – фамильный склеп. И подумать, что все это принадлежит нам, что мы полные хозяева всего этого, что все эти дома, церковь, двор, напоминающий маленький городок, все, все наше, и прислуга, почти шестьдесят человек, и все!..

Я с нетерпением ждала конца обеда: мне хотелось пойти к Полю, чтобы спросить у него объяснения нескольких слов, сказанных во время игры в крокет и неприятно меня поразивших.

– Ты не заметила, – сказал мне Поль, – что Гриц изменился со вчерашнего дня?

– Я? Нет, я ничего не заметила.

– А я заметил, и все это благодаря Мишелю.

– Как?

– Мишель хороший малый, но он встречался с женщинами только за ужином и не умеет держать себя; кроме того, у него злой язык, что доказывает эта история. Он сказал, что желает… словом, он безумно влюблен в тебя и способен на всякую подлость. Я говорил об этом с дядей Александром, и он сказал, что следовало бы мне выдрать его за уши. Тетя Наташа того же мнения… Постой! Я думаю, что Грица уверили мать или знакомые, что его ловят, чтобы женить, из-за его богатства. Ну, вот… До вчерашнего дня он превозносил тебя до небес, а вчера… Конечно, ты не хочешь выходить за него, я знаю, что тебе до этого дела нет, но это нехорошо. Это Мишель всегда сплетничает.

– Да, но что же делать?

– Нужно… Ты достаточно умна для этого… Нужно сказать, дать понять; он глуп, но он это поймет. Словом, это нужно… За обедом я тебе помогу, и ты расскажешь историю или что-нибудь.

Это была и моя мысль.

– Мы увидим, брат.

Дядя Александр был в театре после нас и слышал, как говорили о приезде дочери Башкирцева, замечательной красавицы.

В фойе он встретил Грица, который отвел его в сторону и говорил ему обо мне с увлечением.

Я не могла лишить себя удовольствия порисоваться на большой лестнице! Я села посредине; молодые люди, которые шли наверх вместе со мной, сели ниже, на ступеньки, а князь стал на колени. Видели вы гравюру, изображающую Элеонору Гёте? Это было точно так же, даже мой костюм был тот же. Только я ни на кого не смотрела, я смотрела на лампы.

Если бы Поль не потушил одной из них, я бы долго так просидела.

Покойной ночи. Ах! Как мне скучно!

30 августа

Пока молодые люди преследовали экономку и бросали ей под ноги фейерверк, княгиня, дядя и я говорили о папе и о Риме.

Я делала вид, что смерть кардинала меня тревожит.

Я видела во сне, будто Пьетро А. умер; я подошла к его гробу и надела ему на шею четки из топаза с золотым крестом. Как только я это сделала, я заметила, что мертвый человек совсем не Пьетро.

Смерть во сне, кажется, означает брак. Вы поймете мое раздражение, а у меня раздражение всегда выражается неподвижностью и подлым молчанием. Но берегись тот, кто меня дразнит или только говорит со мной!

Говорили о полтавских нравах. Распущенность там большая; о том, что ночью встретили m-me М., в пеньюаре, с М. Ж. на улице, говорят как о вещи весьма обыкновенной. Барышни ведут себя с такой ветреностью… Но когда принялись говорить о поцелуях, я начала быстро шагать по комнате.

Один молодой человек был влюблен в молодую девушку, и она любила, но через некоторое время он женился на другой; когда его спросили о причине такой перемены, он отвечал;

– Она поцеловала меня, следовательно, целовала или будет целовать других.

– Это верно, – сказал дядя Александр. – И все мужчины так рассуждают.

Рассуждение в высшей степени ложное, но благодаря ему я сижу у себя, раздетая, и вне себя от досады.

Мне казалось, что говорили про меня. Так вот причина!

Но дайте же, ради Бога, возможность забыть! О, Господи, разве я совершила преступление, что ты заставляешь меня так мучиться?

Ты хорошо делаешь. Господи, и моя совесть, не давая мне ни минуты покоя, излечит меня.

Чему не могли научить меня ни воспитание, ни книги, ни советы, тому научит меня опыт.

Я благодарю за это Бога и советую молодым девушкам быть немного более подлыми в глубине души и опасаться всякого чувства. Их сначала компрометируют, а потом обращают в посмешище.

Чем выше чувство, тем легче обратить его в смешное; чем оно выше, тем смешнее. И нет ничего не свете более смешного и унизительного, чем любовь, обращенная в смешное.

Я поеду с отцом в Рим, буду выезжать, и тогда посмотрим.

Очаровательная прогулка! Тройка князя, несмотря на тяжесть дяди Александра, летела как молния. Мишель правил. Я обожаю быструю езду; все три лошади понесли в карьер, и на несколько минут у меня захватило дыхание от удовольствия и волнения.