На данный момент ему главное было выйти из этой камеры. Его сосед – бомж, который «знал свои права», – блажил, как одуревший телок, и колотил в стекло ногами. Лоику пришлось отказаться от молитвы.

За неимением лучшего он сосредоточился на своем прошлом. Лучший эпизод его собственного «жития».

* * *

Калькутта, февраль 2001 года.

Он так никогда и не узнал, каким образом оказался в столице Западной Бенгалии. Наверняка его погнали с парусника, на который он нанялся шкипером, когда застали нюхающим растворитель из машинного зала или что-то в этом роде. С Андаманских островов он отплыл на борту грузового судна, а дальше вместе с рыбаками двинулся в Сундарбан, самый большой мангровый лес в мире. Единственное его воспоминание: маддок – дешевое производное от опийной соломки, собранной во время урожая, – который он курил, свернувшись на дне лодок.

Когда он высадился в Калькутте, его можно было принять за садху.[78]В набедренной повязке, он был таким грязным и обгоревшим на солнце, что стал практически черным. Борода спускалась ему на грудь, ногти загнулись запятыми, нечесаные волосы полны блох.

Он выбрал себе крестную: Кали, несущую смерть темную богиню, которая покровительствовала городу. У нее набедренная повязка из отрубленных рук, высунутый алый язык, и она уничтожает все, что ей не нравится. Отличный символ для столицы. В те времена десять миллионов жителей пытались существовать там, в тени развалин викторианских дворцов. Нищие, прокаженные, уличные торговцы, служащие, садху, брахманы, интеллигенты, неприкасаемые – все они текли по улицам непрерывным потоком.

Лоик плыл по этим волнам, тратя последние доллары на сомнительного качества героин и разбодяженный опий. Он кололся под портиками, доедал с чужих тарелок остатки риса, пил дешевый чай. В редкие моменты просветления он отправлялся в парк Майдан, неся под мышкой книгу с захватанными страницами – «Провозвестие Рамакришны» на английском. Он понимал приблизительно одну строчку из двух, но мысль умереть с этой книгой в руках ему нравилась.

Однажды, скорчившись на тротуаре, он обнаружил, что его ноги начали гнить. Никакой паники: к тому все и шло. Он сдохнет в этой шкуре, затоптанный тысячами тонги,[79]сандалий и босых ног, в грезах о богах, имени которых ему не удается произнести. Он улыбался, готовый раствориться в запахах цветов и дерьма Калькутты. И в следующей инкарнации стать богом или камнем.

И тогда он услышал донесшийся сверху голос:

– Пора бы тебе вернуться к реальности.

Лоик приподнялся и различил плоскую картинку: европеец с широким серым лицом, морщинистым, как слоновья задница. На человеке была роба из конопляного полотна, перепоясанная тройной веревкой брахманов, символизирующей три долга человека: по отношению к мудрецам, по отношению к предкам и по отношению к богам.

В полусне он подумал: Еще один белый, который перебрал с куревом… потом потерял сознание. Начиная с этого момента, его воспоминания путались. Уколы. Капельницы. Бред. Никакой ломки. В остальном – запах камфары, затхлый душок подгнивших цветов и влажной земли. И еще испепеляющая лихорадка. Много сна.

Когда Лоик проснулся, индийский врач сообщил: его пищевод изъели паразиты, внутренности кишат червями, на теле нет живого места, у него цинга. Единственная хорошая новость: он избежал СПИДа и ампутации.

– Ампутации?

Он вспомнил, что упал с корабля в Сундарбане. Перед глазами встали разбитые колени и гной, текущий из ран.

– Это называется гангрена. Нам удалось остановить развитие инфекции.

Следовало бы поблагодарить доктора, но он был не в том состоянии. Все его члены сводило судорогами, плоть горела. Он попросил – стал молить, – чтобы ему впрыснули хоть что-нибудь, все равно что, или отключили, лишив любых чувств.

Кома.

Когда сознание вернулось, ему показалось, что его мозги вытекли на подушку. Гуру был рядом, на этот раз во всех трех измерениях. Лет шестидесяти. Богатый и холеный. Белый пиджак со стоячим воротником, как у кителя, льняные мягкие брюки, шотландский акцент. Лоик заговорил о кошмарах, галлюцинациях. Тот объяснил, что это результат зависимости и тех растительных препаратов, которые ему здесь давали.

– Здесь?

Тот заговорил об истине, мудрости, единении. Он объяснялся образами и намеками.

– Мы ведь знакомы, верно? – удалось Лоику вставить вопрос.

– Ты был капитаном одной моей яхты пару лет назад.

Ни малейшего воспоминания. Мужчина извлек набор ножниц и принялся подрезать ему волосы, ногти, бороду.

– Индуизм не для тебя, – произнес он наконец, когда простыни покрылись заскорузлыми обрезками ногтей и клоками волос. – Думаю, и классический буддизм тоже не подойдет. Я хочу сказать: Малая и Великая Колесницы. А вот что тебе нужно, так это Ваджраяна. Алмазная Колесница. Тибетский буддизм.

– Что это все значит?

– Что мы уезжаем завтра.

Они приземлились не в Лхасе, столице Тибета, а в Куньмине, в провинции Юньнань. Шотландец желал пройти положенный путь, прежде чем приблизиться к отрогам Гималаев. Сначала на внедорожнике, потом на лошадях.

Высота – три тысячи метров. Терракотовые скалы. В глубине – река, тоже красная: зародыш Меконга. Лоику казалось, что он передвигается в гигантской матке, в плодовитой утробе индийской богини, задремавшей в изножье ледников. Он дрожал на своем коняге. Его укутали, как младенца кочевников, в шкуры и меха, а потом привязали к седлу. Ничего не оставалось, кроме как восторгаться пейзажем и страдать от ломки.

Ему потребовалось много дней, чтобы осознать, что они пересекают запретный район, находящийся под пристальным наблюдением армии, потому что он примыкал к Золотому треугольнику.[80]Он не понимал намерений шотландца. Подъехав на лошади стремя к стремени, он решил спровоцировать его:

– Если ты думаешь, что после всего этого я с тобой пересплю…

– Расслабься, это уже было.

– Когда?

– Во время нашего плавания.

Опять ни малейших воспоминаний. Мужчину звали Джеймс Серни, родом из Эдинбурга, сделал себе состояние в Европе. Причем несколько состояний. Сначала на производстве электрогитар и звукозаписывающих пультов, потом на телекоммуникациях и, наконец, на Интернете. Теперь он управляет своими капиталами на расстоянии. Он может молиться, где ему заблагорассудится, посвящать себя терпящим бедствие скитальцам…