Это один из самых ранних серьёзных замыслов, сохранившихся ещё со школьных лет, точнее, с 10-го класса, который Дмитрий старался реализовать вплоть до ухода на службу в армию. В последующие годы он неоднократно возвращался к нему — писал, переписывал и откладывал в сторону страницы, исписанные часто вдоль и поперёк фразами и набросками рисунков, в которых угадывались те или иные персонажи повести. В сущности, всё содержание задуманной повести сводилась к главной мысли, выраженной в несколько загадочной конечной фразе о возможной для автора и невероятной для нормального обывателя ситуации, в которой драматическая и авантюрная жизнь главного персонажа повести предвосхищает его реальное рождение.

В общем, черновики убедительно свидетельствовали о том, что работа над повестью по-настоящему только начиналась. И всё-таки мы сочли возможным включить этот не завершенный, а точнее — еще не дозревший до повести текст в эту книгу, назвав его «Контуром повести». На наш взгляд, даже в таком весьма лаконичном и условном формате она поможет заинтересованному читателю понять, как в начитанном и много думающем юноше вместе с рождением в нем глубокого интереса к человеку, его земной судьбе, к драме человеческой жизни вообще рождался писатель Дмитрий Бакин, первые же рассказы которого возвели его вполне заслуженно в ранг Мастера прозы.

Составители

Конец тридцатилетней войны между испанцами и англичанами с точностью до одного месяца предсказала английская шлюха из Брайтона Розмарин Спарк, настоящее имя которой было то ли Элен Смитт, то ли Элизабет Теккер.

На Земле каждый человек пророк, и людские пророчества настолько разноречивы, что кто-нибудь неизбежно оказывается прав. В конечном итоге сбывшееся пророчество ни для кого не является такой неожиданностью, как для самого пророка.

21 октября 1648 года между Англией и Испанией было подписано перемирие.

Получилось так, что война никому не принесла поражения. Когда Англия объявила о своей победе, а Испания объявила о своей, люди поняли, что всё это было ни к чему.

Политики немедленно сменили политический оскал на политическую улыбку и после некоторых усилий тридцатилетняя война была превращена в шутку.

Гораздо раньше, а может быть, тогда же — как знать? — старый, жёлтый, как намокший, а потом высохший табак, Джон Гилберт Колдфилд — кто он, тоже никто не знает — дерево без кроны, корни которому — человеческие руки, пропитанный ненавистью и злобой человеческий мозг, пища которому — подлость и коварство; некто, прошедший через Мост Вздохов без единого вздоха, сидя у себя в хибаре — крыша над головой — подарок Вероломной судьбы, записывал на бумаге всё, что ему приходило в голову в ожидании смерти:

«Кто бы ни был твой враг, он будет жить до тех пор, пока жив ты».

А так же: «Куда бы не повернул один из нас — на север, на юг, на запад, на восток — все мы будем идти в одном направлении и никто не уйдёт дальше другого».

«Спасение армии во лжи, потому что правда разлагает дисциплину».

Забыв изысканно-высокопарный слог эвфуизма, он не забывал тех, кто рождён был в жертву Гере, покровительнице брака. Билл, Том, Фрэнк, Стив всю жизнь старались втиснуть себя в узкий проход, ведущий к смерти, названные героями лишь после того, как жертва была принесена, они несли в душе каменную веру в то, что собственная смерть — не последнее, что человеку суждено пережить, веру в просторное небо над землей — иначе, как они могли лезть под пули, лезть в горящие дома, прыгать в бурное море, зная, что потом не будет НИЧЕГО.

«Человек, знающий, что после смерти жизни нет, никогда не рискнет жизнью».

«Быть может, то, что получилось из человека, лучшее, что могло получиться».

«Изначальная точка отправления в истории развития человечества и отдельного человека явится конечной».

Только всё это сгорело вместе с хибарой, когда Джон Гилберт Колфилд умер, а пепел его мыслей ночью, когда ни зги не видно, оседал на города и лагеря, проникал в людские сны, и люди видели строчки, написанные рукой Джона Гилберта Колдфилда в хибаре, которая сгорела. И те, кто запомнил строки Джона Гилберта, горящие во сне, проникались убеждением, что Библия написана самим Господом Богом себе в оправдание, а вовсе не является ошибкой старых евреев, желавших видеть, как мир уничтожает сам себя людской добротой и верой в справедливость, проникались убеждением, что неудавшийся эксперимент, начало которому положило создание человека, уже никто и ничто не сможет остановить.

Англия по-прежнему воевала на стороне Франции, Швеции, Голландии и Дании против Испании, Португалии и австрийских Габсбургов. Короли и министры предпочитали воевать на бумаге.

Исписанных листов было больше, чем убитых солдат.

Тридцатилетняя война была, как затянувшаяся беременность.

1601 год

13 января в Портсмуте родился Фрэнсис Норман Крейг.

Он был первым ребенком Анны Крейг. Его помыли и показали матери. Анна с ужасом смотрела на синеватую кожу, на крошечное морщинистое лицо, на длинные, точно бумажные, ногти. Ей сказали, что так и должно быть.

Как только Анна оправилась после родов, ребенок был отдан на воспитание приходскому священнику, а она уехала в Лондон.

Никто не знал, кто был отец ребенка — может, кучер, а может, английский король.

В феврале священник носил ребенка в церковь. Мальчика обрызгали святой водой и окрестили Фрэнсисом, после чего долго не мыли.

Каждый месяц Анна высылала священнику немного денег. Потом, когда удачно вышла замуж и была принята при дворе, стала высылать больше.

1602–1603 годы

Фрэнсис Крейг научился ходить, но снимать штаны, когда надо, ещё не умел. Он мог спать два часа в сутки. Произносил несколько слов, как всегда, самых не нужных. Мало плакал и мало смеялся. Днем есть не хотел, а ночью ел. Мог очень долго сидеть молча на одном месте. Никогда не просился на руки.

У него потемнели волосы, а глаза стали ярко-голубыми.

1604–1605 годы

Священник первый раз повел Фрэнсиса Крейга на море. Вечером ребёнок начал кашлять и пролежал в постели две недели. Две недели священник молился больше, чем обычно. Видимо, благодаря этому всё кончилось благополучно.

Священник брал мальчика в церковь. Ребёнку очень нравилось лицо Христа перед тем, как его распяли, нравились зажженные свечи и церковное пение, но не нравились люди. В церкви из него невозможно было вытянут ни слова.

Вечером священник укладывал его в постель и нараспев читал экзегетик.

Днем они гуляли в саду, ходили в церковь, иногда бывали в порту — смотрели на голые мачты кораблей, на портсмутские пан-томы и полураздетых каторжников.