«Что, если у Земли есть память?

И информация не стерлась в пыль веков?

Что, если то, где мы живем, все знает?

Обрушившись дождем эмоций вместо тысяч слов…

***

Там, где война войною крыла,

Куда войска держали смертоносный курс,

Сквозь полотно времен ты не забыла

Наш крик и плач, и нашей крови вкус…

***

Ты, словно одержима паранойей,

Тоскою наполняешь сердце пустоты.

Что, если у Земли есть память, и человеку жить отрадно

Любви, где было больше, чем войны…»

***

– Антон, тебе удобно?

– Да, я вполне готов. Только расскажите мне еще раз, что с ней происходит. Там столько людей, я боюсь ошибиться.

Тетя Маша вновь раскрыла красный блокнот и принялась читать:

– Пациентка Лариса Анатольевна поступила с приступами суицидального характера, причиной которых явились навязчивые слуховые галлюцинации. Преимущественно больная слышит плач новорожденного так реально, как если бы она находилась с ним в одном помещении. Реже детский плач перетекает в навязчивый женский шепот, который невозможно разобрать на слова и предложения. Назначено лечение антипсихотическими препаратами. Через неделю после их приема психическое состояние пациентки ухудшилось, галлюцинации усилились, приобретая агрессивный характер. Громкость детского плача возросла, а из женского бормотания начали выделяться фразы прямого угрожающего характера «умри», «сгинь», «гори в аду».

Тетя Маша захлопнула папку и, подвинув стул к кушетке, села рядом со мной.

– Ее палата на третьем этаже. От лестницы в левое крыло и до конца, – закончили мы в унисон. – Специально перевела в одиночку и в самый конец, чтоб тебе было удобнее найти, – пояснила она. – Ты готов?

– Угу, – промычал я и закрыл глаза.

Строгий голос посчитал от десяти до одного, и я погрузился.

Открыв глаза, я очутился в затемненном кабинете городской психиатрической больницы. Выкрашенные стены, словно в изумрудной подсветке, сообщили мне, что я удачно вышел в астрал. Больничная кушетка с белоснежной простыней превратилась в непокрытую металлическую каталку, и я сел на ней, свесив голые ноги. Внизу, на разбитом кафеле стояли клетчатые тапочки, и, завязав махровый халат, я просунул в ни ноги. Зафиксировав взгляд на круглых часах, я обнаружил стрелки ровно на пяти.

«Убийство по неосторожности? – пришла спонтанная мысль. – Что ж, все может быть!»

Обходя немногие островки с разбитой плиткой, я вышел в коридор. Тут было непривычно пусто. Одна из железных продолговатых ламп повисла на длинных искрящихся проводах, преградив пусть к лестнице. Я припал спиной к стене, осторожно обходя опасность. Сквозь бугры цемента заблестели редкие темные лужи, в которые я тут же угодил двумя ногами, скрываясь от раскачивающейся лампы.

«Ай, ч…», – чуть не обронил я.

Ноги захлюпали в промокших тапках, когда я, наконец, подошел к широкой лестнице. Со стен свисали тонкие пласты отошедшей зеленой краски, а в темном углу снова подтекала облупившаяся ржавая труба.

«Сегодня слишком сыро, интересно почему?!»

Теперь мы практиковали выходы в астрал довольно часто. В подавляющем большинстве случаев пациенты моей тети видели нечто, незримое глазу, что вызывало ненормальность их поведения. Выйдя на нужный уровень, я вполне был способен разглядеть их визитеров и отправить их с миром. Даже санитары уже не удивлялись моему здесь появлению, лишь каждый раз подшучивая надо мной. Для каждого блуждающего духа, находилось напутственное слово, а если оно не помогало, я применял умелую ложь. У меня была сотня сценариев в запасе и еще сотня всевозможных доводов. Я, словно профессиональная гадалка, нащупывал вопросами больное место человеческой души, обнадеживая лживыми обещаниями. Но какой бы ценой не давались уговоры, моей целью оставалось – вырвать духа из замкнутого круга череды предсмертных событий.

Я поднялся на этаж выше, стараясь не трогать слизкие перила, до которых добралась плесень. Здесь было полно воды и меня, наконец, перестал волновать тот факт, что я минуту назад промочил ноги. Я свернул налево и понял, что теперь только вплавь. Вместо пола сверкала черная водная гладь, зловеще отражая лунное свечение сквозь решетки высоких окон. Я осторожно спустился с лестничного уступа, вскоре оказавшись по пояс в воде.

«Да, что тут произошло? Такого ещё не было!»

Коридор был лишен дверей, и лишь вдали виднелся одинокий вход в палату. Я шёл, осторожно нащупывая рыхлое дно. Полы халата всплыли, затрудняя движение, а тапки то и дело норовили соскользнуть со стоп. Я почти добрался до места, лишь на мгновение задержав свой взгляд на этой черной глади. Полтора года назад мои руки дрожали, нерешительно застыв над гнилым пнем в Гленамар.

«Удивительно, во мне не осталось ни капли страха перед этим местом».

Я был уверен, что ни один из уровней загробного мира не изменился с того времени, но видел насколько изменился я сам. И мне явно нравились эти перемены.

Из раздумий вырвал нарастающий детский плач. Подойдя ближе к палате, я с немалым удивлением обнаружил, что её дверь напоминает автобусную. Ее складывающиеся створки застыли в полузакрытом состоянии, преграждая мне путь. Я заглянул в небольшую щель – на сидении из кожзаменителя сидела молодая женщина. Она нервно качала небольшой сверток, в тщетной попытке успокоить малыша. Под её ноги поступала вода, подбираясь к ребенку всё ближе и ближе. Вдруг женщина вскочила на кресло, сгибаясь, словно незримая автобусная крыша не дает ей встать в полный рост. Я не понимал, что происходит, но уже спустя несколько секунд меня прибило к двери мощным потоком темной воды. Я зацепился за край автобусной двери и снова заглянул в стремительно наполняющуюся водой комнату. Несчастная подняла малыша, как можно выше и, повернувшись к двери, истошно закричала:

– Забери его! Спаси моего ребенка!

Я понял, что обращение не было адресовано лично мне, но кроме меня спасать здесь было его некому. Уровень воды поднимался, а дверь явно заклинило. Я рванул её с силой, пытаясь опереться ногами о дно. Но ржавая раскладушка никак не поддавалась.

– Дверь заклинило, – заорал я, уже через мгновение глотая воду. – Прыгай и отдай ребенка мне!

– Я не могу, – вскоре раздался ответ, – я не умею плавать!

– Дети умеют, дети умеют плавать. Прыгай и отдай мне малыша, обещаю, он не умрет.

Я погрузился под воду и увидел переполненное ужасом лицо молодой грузинки. Она сжимала в руках свой бесценный сверток, и я протянул к ней свои руки, еле выдерживая натиск закрывающейся двери. Вдруг я ощутил в руках мягкие ткани пеленок, и пробирающие трупным холодом женские руки. Прижав сверток к груди, я вдруг понял, что твердо стою на ногах. Коридор совсем высох, в отличие от моей одежды. Раскрыв мокрые ткани, я, разумеется, не обнаружил в них никакого младенца. Это были скорее тщательно запеленованные тревоги и страхи молодой матери, от которых я успешно её избавил.