— Ты предполагаешь, провокация? — догадалась Маренн.

— Чистой воды, — подтвердил Шелленберг, — и они попались на нее, как слепые волчата в капкан. Я даже могу тебе сказать, кто нам всё это устроил.

— Кто же?

— Наш общий большой друг штандартенфюрер Науйокс.

— Алик? — Маренн искренне удивилась. — Но я полагала, что после покушения на Гейдриха… — начала она осторожно.

— Ты считаешь, что он мне обязан? Считаешь, он будет помнить, что благодаря моему заступничеству рейхсфюрер сохранил ему жизнь? Хочешь сказать, что он не выступит против меня? — Вальтер грустно улыбнулся. — Времена меняются, Мари. Старые обязательства уже не в счёт. Теперь у Алика другие покровители. Он считает, что с ними ему надежнее, хотя, полагаю, ошибается.

— Этот священник был его агентом?

— Пока не знаю точно. Фелькерзам выясняет это, и выяснит, я не сомневаюсь. Но подозреваю, что так. У меня были сомнения, что в июне 1942 года в Праге Науйокс выполнил полностью приказ рейхсфюрера и убрал всех участников покушения. Когда осматривали трупы, один персонаж вызвал у криминалистов Мюллера большие сомнения. И об этом было доложено рейхсфюреру, так что он в курсе.

Маренн больше не обращала внимания на бумаги, лежащие у неё на коленях, и внимательно слушала.

— Алик немного просчитался, — произнёс Шелленберг с явным злорадством, — и если данные подтвердятся, ему не поздоровится, как бы Кальтенбруннер его ни выгораживал. Однако Алик и сам знает, как болезненно реагирует рейхсфюрер на всё, связанное с покушением на его прежнего заместителя. Даже мелкое напоминание о том, что есть свидетельства, будто подведомственная ему служба имела какое-то отношение к гибели Гейдриха, допустила это, недосмотрела, прошляпила или даже приняла участие, вызывают у него гнев. Тут уж расправы не миновать, и она последует очень быстро. А теперь представь себе, что будет, когда выяснится, что живой свидетель целых два года скрывался где-то в Венгрии, а рейхсфюреру ничего не было об этом известно. Такой проступок Гиммлер не оставит незамеченным, и Науйоксу придется ответить на вопрос рейхсфюрера — а куда делся тот связной? Мюллер представит заключение экспертов, подтверждающее, что в собор было подброшено другое тело, и, как бы оно ни обгорело, Мюллер привык работать дотошно и качественно. Он не примет работу подчиненных, пока ему точно не установят, кто, что, где, и чтобы всё было совершенно ясно. Тем более в таком деле. И они ему установили. Даже имя и фамилию. И такой документ у Мюллера имеется. Он его представит. Я уверен, ему тоже не понравится этот внезапно всплывший в Сегеде свидетель. Таким образом, будет нанесен ущерб репутации гестапо, так как они не обеспечили выполнение приказа рейхсфюрера. Мюллеру ничего не останется, как в свое оправдание представить документ, что его обманули. Так что Науйоксу придется покрутиться, многое объяснить — во-первых, для чего он спас этого человека, во-вторых, не имел ли каких-то намерений против рейхсфюрера, и, в-третьих, где взял документы, чтобы помочь этому человеку обосноваться в Сегеде. Мюллер сумеет задать ему все эти вопросы у себя на Принц-Альбрехт-штрассе в подземной тюрьме, а рейхсфюрер будет крайне заинтересован узнать ответы. И я тоже. Особенно ответ на то, а зачем Науйоксу потребовалось влезать в это венгерское дело со своим свидетелем и лить воду на мельницу Кальтенбруннера и Скорцени. Зачем помогать им выслужиться перед фюрером, а самому при этом нажить себе большие неприятности? Не слишком ли большая жертва? Как-то не в его стиле. Возможно, он задумал какую-то свою игру, — Шелленберг пожал плечами. — Хотел бы я знать, какую.

— У тебя есть предположения? — спросила Маренн.

— Пока я не вижу очевидной выгоды для него. Однако с Науйоксом будем разбираться позже, — заключил Вальтер через мгновение. — Кстати, они сейчас в Венгрии, оба — он и Скорцени. Они добились того, чего хотели — выиграли время и теперь, вероятно, готовят операцию по смещению Хорти. Не исключаю, что они могут планировать ряд провокаций, которые лишат венгерскую армию управления, например. Просто похитят министра обороны или главнокомандующего, чтобы оставить Хорти без прикрытия, а потом захватят и его, оставшегося без защиты, в его резиденции. Уж кто-кто, а Скорцени мастер на такие трюки. И он всё это сделает по прямому указанию фюрера, как это называется, то есть не докладывая, ни рейхсфюреру, ни тем более мне, конечно.

— Надо им помешать, задержать их, — Маренн положила бумаги на стол и вскочила с кресла. — Как я понимаю, сейчас речь идет уже не о власти, а о жизни адмирала Хорти и его приближенных. Ситуация более серьезная, чем была в марте.

— Ты права, — подтвердил Шелленберг. — Им проще всего убить Хорти и его сына. Как бы в перестрелке. И тогда нет никаких препятствий к избранию, к так называемому избранию, — он криво усмехнулся, — Салаши на пост регента, а потом и к полной реорганизации государственного устройства, устранению поста регента, устранению монархии. Возможно, Салаши будет объявлен канцлером, как фюрер.

— Что мы можем сделать? Я поеду в Венгрию, — предложила Маренн.

— Это исключено, — Шелленберг отрицательно качнул головой. — Это опасно, Мари. Я не смогу обеспечить тебе полномочия представителя рейхсфюрера, как в прошлый раз. Сейчас это не получится.

— Я поеду без всяких полномочий, как врач, — ответила она. — Проведу инспекцию госпиталей, ведь в Будапеште теперь есть госпиталь войск СС, и я могу, даже обязана, его проинспектировать. Получить предписание у Гербхардта на это мне будет легко.

— Это опасно, Мари, — повторил Шелленберг. — И более того — бесполезно. Ты никого не сможешь остановить там. Это можно сделать только отсюда, из Берлина. Это может сделать только рейхсфюрер. И я сейчас думаю, как ему воздействовать на фюрера, какие ещё найти аргументы, чтобы сохранить Хорти у власти, хотя бы на некоторое время, чтобы обеспечить бескровный выход Венгрии из войны.

— Хорти надо объявить о заключении сепаратного мира с Советами при посредничестве Англии…

— Он просто может не успеть, сделать это. Они как раз и хотят воспрепятствовать такому объявлению.

— Мне надо ехать в Венгрию, Вальтер, — настойчиво повторила Маренн. — Кто бы ни был назначен исполнять приказы фюрера в Будапеште, пусть это будет обергруппенфюрер СС фон Бах-Зелевский, сам он ничего не будет делать. Во всяком случае, в том, что касается лично Хорти и его семейства. Он все поручит Скорцени. И тот сделает. Кто сделает лучше его?

— Ты хочешь помешать Скорцени? — Вальтер спросил с недоумением.

— Я не смогу ему помешать, — ответила Маренн спокойно. — Я это понимаю. Как? Какое бы значение я ни имела в его собственной жизни, у него приказ, и Отто его исполнит. Я смогу лишь задержать Отто и, возможно, тем самым спасти жизнь старика Хорти и его внуков. Я уже говорила, что в марте, когда я гостила в замке Гёдёллё, Хорти просил меня позаботиться о его внуках, о женщинах в его семье, которые беззащитны, то есть о его супруге Магде и невестках. Но особенно о детях. Разве я могу позволить, чтобы их отправили в лагерь? А тем более просто убили на месте? Я знаю, что ярость фюрера велика. Возможно, он отдал именно такой приказ — убить на месте. Это не исключается. Но могу ли я оставаться в покое здесь, когда в Венгрии происходит подобное? Пусть у меня не будет полномочий. Мне не нужны полномочия. Я не боюсь. Венгры не причинят мне зла. А немцы? — она пожала плечами. — Я служила Германии честно все эти семь лет, поставила на ноги не одну сотню тяжелораненых солдат и офицеров, вернув сыновей матерям, а отцов — их детям. Я работала не потому, что боялась или хотела спасти своих собственных детей, ведь своего сына я не спасла, — её голос предательски дрогнул. — Он погиб на фронте за Германию. Все это я делала потому, что однажды поклялась бороться за жизнь против смерти, и не отступила от своей клятвы. Я всё делала это для того, чтобы эти люди, которых я лечила, просто жили. Жили дальше. Не для фюрера, не для рейха — для своих близких. Для тех, кто любит их и ждет. Чтобы их матери и вдовы не плакали по ночам, как я, вспоминая о Штефане. Чтобы они жили тогда, когда уже, возможно, не будет фюрера, да и рейха не будет, а начнется какая-то другая, лучшая жизнь. И сейчас я тоже хочу отправиться в Венгрию ради жизни — ради жизни графини Илоны, её маленького Иштвана, старой баронессы Хорти. И не только потому, что адмирал верой и правдой много лет служил моему прадеду, да и ко мне отнёсся очень тепло. Я просто не могу отступиться. Не имею права. Да, я не смогу помешать Скорцени сместить Хорти с его поста, ведь это под силу только рейхсфюреру, но я могу помешать убить старика, если Отто получил такой приказ. Есть вероятность, что меня Скорцени не убьет даже в том случае, если ради этого придётся нарушить приказ фюрера, — произнесла Маренн решительно. — А это значит, Отто, возможно, не убьет и тех, кого я закрою своей спиной. В прямом смысле этого слова. А дальше — пусть действует рейхсфюрер. Тебе и ему — карты в руки. Живой адмирал Хорти — это ещё одна возможность перетянуть ситуацию, переработать её в свою пользу. Мертвый адмирал Хорти — это окончательное торжество Салаши и крах всех наших планов. Никто уже не сможет служить ему альтернативой. Игра будет проиграна. Но это даже не самое ужасное. Уже немолодой человек, бесстрашный флотоводец, участник Первой мировой войны, флигель-адъютант моего прадеда императора Франца Иосифа, человек, олицетворяющий собой не только Венгрию, но и Австрию тоже, её вековую культуру, её блестящие победы, её славную тысячелетнюю историю, будет застрелен в своих апартаментах, не имея никакой возможности защититься. Фон Бах-Зелевский может сделать это. Именно так он поступал в Польше. Это палач. Ты знаешь это ничуть не хуже, чем я. Он залил кровью Варшаву и так же зальет кровью Будапешт. Если я смогу спасти адмирала, я смогу остановить фон Бах-Зелевского. При живом Хорти он не сможет столь уж откровенно приняться за дело. Сначала придется потрудиться его руководителям здесь, в Берлине, и лишить Хорти не жизни, а власти каким-то путем, но им может в этом воспрепятствовать рейхсфюрер. Всё вернется в прежнее русло, но если даже не вернется и ситуация окажется необратимой, наш долг обеспечить адмиралу достойные условия жизни в Германии. Он не должен приехать сюда пленником.