— Ты его не знаешь, поэтому нечего почем зря болтать.

— Ты и впрямь считаешь, что все это стоит еще одной перестрелки?

— Слышь, ты, дерьмовка, незачем тут передо мной в позу становиться! Ты вспомни, кто стрелять-то первым стал?

— Гм… Что ты собираешься делать дальше? Хочешь шлепнуть меня?

— Я, может, и не хочу, но придется, если твоя сучонка не спасет твою тощую задницу. Назовем это лояльностью. Кому-то непременно придется заплатить за шашни с мужиком моей товарки.

Я застонала и уткнулась лицом в ладони, вспотевшие и издававшие неприятный кисловатый запах.

— Слушай, только не кипятись, — вздохнув, сказала я. — Но я знаю, что Сук Хи здесь нет.

— Нечего заливать.

— Да нет, я правду говорю. КрайЗглу, ее подстрелили. В самом начале. Я сама видела. Она лежала на полу, вся в крови.

— Что ж, надеюсь, она окочурилась.

Я набросилась на нее, прямо как Джерри Спрингер на своего противника. Мы рухнули на пол. Я колошматила ее и кусала, и строила из себя этакую силачку, пока КрайЗглу не подмяла меня под себя и не пригвоздила к месту с помощью какого-то хитроумного борцовского захвата, заведя руку за спину. Сук Хи сразу бы сказала, что это был за захват — она не пропускает ни одной передачи про борьбу.

— Пошла к черту! — визжу я. — Она моя лучшая подруга и не заслужила такой смерти, ты, дешевка!

КрайЗглу сидит на мне верхом, мы обе тяжело дышим, я жалобно всхлипываю. Потом она встает с меня и слегка отодвигается. Я съеживаюсь в позе зародыша, из носа течет, от плача ноет живот. Она все еще целится в меня. Из чертового пистолета, который до сегодняшнего дня был для меня всего лишь фаллоимитатором повышенного риска.

Как бы мне хотелось, чтобы оружие никогда не изобретали!

В КрайЗглу нет ни капли сочувствия.

— От тебя одни только неприятности, так и норовишь устроить гадость.

— Тогда, мать твою, пристрели меня, — сказала я. Так отрывисто и низко, что скорее не сказала, а прокаркала.

— Закройсвоюгребануюпасть, а то и впрямь грохну. Рыдания мои прекратились. В первый раз за весь день я ощутила необыкновенное спокойствие. В голове наконец-таки наступило просветление.

— Давай. Пристрели меня из этой чертовой пушки. Ты даже не соображаешь, что творится, но давай не стесняйся — стреляй, если хочешь.

— Это я не знаю, что творится? Да, ты права, куда уж нам.

— Я серьезно. Ты не знаешь, что сейчас происходит. Я хочу сказать, 10-я права, она верно говорит о нашей цивилизации на своем сайте. Причина всех бед в размножении. И в языке. Иначе мы ни за что бы не сумели изменить лицо матушки-природы, подчинить ее своим нуждам. Мы эволюционировали, чтобы стать древесным народом.

— Древесный народ? — КрайЗглу принялась хихикать. Я не поняла, что такого смешного она нашла в моих словах.

— Почему мы не остались там? Сколько мужской жестокости можно безнаказанно творить в первобытном лесу? Без сезонных паводков и сельского хозяйства, которые дают нам возможность плодиться, разве та горстка выживших стала бы убивать друг друга? Никому и в голову не пришло бы изобретать оружие и комиксы. Все новые технологии исходят от человека, пытающегося убить или превзойти природу. Человека, кулаками расплачивающегося с божественной праматерью, глумящегося над ней и терзающего ее.

КрайЗглу слегка отодвигается от меня, покрутив пистолетом у покрытого испариной лба.

— Что за глупости ты несешь!

— Боже ты мой, простите дурочку, мое феминистское нутро дает о себе знать. Я вовсе не это хотела сказать, какие замшелые и позорные идеи!

Она смотрит на меня. Взгляд у нее такой же, как у тех людей, которые смотрели на питбулей кузена Ву. Я слишком увлечена разговором, чтобы сообразить, что сейчас вполне уместно было бы сделать ноги. Но слова сыплются из моего рта, точно несущийся вниз по склону поезд.

— Знаю-знаю, возводить на пьедестал первобытного человека — не совсем верный подход. Возврат в джунгли означает, что из кучи моих детишек в живых останется горстка, а все мои зубы выпадут к тому времени, как мне стукнет двадцать семь. Ладно, пожалуй, не следует недооценивать дерьмовую сторону охотничье-собирательного образа жизни. Тем не менее я считаю, что так жить было бы лучше. Потому что мир все равно был бы больше, чем я со всеми своими жалкими устремлениями, а значит, у нас оставалась бы надежда. Но я смотрю вокруг себя и вижу эту обувную коробку реальности, в которой кто-то забыл проделать дырки, и теперь воздуха не хватает. Я представляю свое будущее существование, и как же мне не взбунтоваться против этой культуры, черт ее дери?

При слове «взбунтоваться» глаза КрайЗглу на мгновение встречаются с моими, затем она быстро их отводит. По-моему, она и правда слушает. И тогда я решаюсь на отчаянную попытку.

— Ты знаешь, что значит быть мятежной девчонкой? Ведь вызов обществу не ограничивается ярко-красной помадой и наглым поведением, не так ли? Это нормально, когда мальчики бунтуют и проявляют враждебность к ценностям общества. Бунтари сексуально привлекательны — если только бунтуют мужчины. Если же ты родилась женщиной и от тебя одни неприятности, ты вызываешь только жалость, и плевать мне, что нам обычно показывают в фильмах. Я это знаю, потому что мне самой довелось сидеть перед всякими там психологами, которые просто из кожи вон лезли, чтобы убедить меня принять их точку зрения, якобы для моего же собственного блага, потому что, говорят они, я обречена на поражение. Лучше вообще не сражаться и не проиграть, чем сражаться и проиграть, говорят они. Сунь-Цзы согласился бы с таким подходом, но в данную схему совершенно не вписывается то, как я себя чувствую. А я чувствую себя так, словно вокруг идет война. Сколько еще раз Маури Пович собирается взять связку совершенно счастливых девчонок-сорванцов, а потом изуродовать до полной неузнаваемости, чтобы они воплощали в себе юных секретарш Америки? Сколько еще раз Рики будет пытаться реформировать девчоночьи банды, потому что так грустно и тоскливо видеть девчонку, пустившуюся во все тяжкие. Нам можно мутузить мужиков в киношках, но только если мы смазливые и пушистые.

— Пушистые? — хмыкнула КрайЗглу. — Да уж.

— Да, матери в бандах лучше исправят себя и станут примерными гражданками, потому что если и дальше их недоношенные дети будут раньше срока вылетать из утробы в перестрелках, тогда Америке придется посмотреть, во что она превратилась, вместо того чтобы бросать всех чернокожих в тюрьму, как это происходит сейчас. Именно лицемерие меня и убивает.

Воцарилось молчание. Думаю, КрайЗглу и впрямь зауважала меня, пусть хотя бы самую малость. Вот я к ней действительно прониклась уважением.

— Что ж… А вот меня грохнут эти чертовы копы, если я не соберу свое дерьмо в кулак. Ты уже закончила разглагольствовать и нести бред?

— Пожалуй, — дипломатично ответила я. — У тебя появилась свежая идея?