6 сентября 1959 г., когда имипрамин выпустили в Соединенных Штатах, The New York Times напечатала статью под заголовком «Лекарства и депрессия» о марсилиде (ипрониазиде, первом ИМАО) и тофраниле (имипрамине, первом трициклике). В статье эти лекарства назывались антидепрессантами – и, судя по всему, это первый случай использования данного термина в прессе и популярной культуре.

Хотя, по некоторым оценкам, число американцев, принимающих сегодня антидепрессанты, перевалило за 40 миллионов, до выступления Куна на Международном психиатрическом конгрессе в 1957 г. такого понятия, как антидепрессант, попросту не существовало. ИМАО и трициклики породили новую категорию медикаментов.

В начале 1960‑х гг. биохимик и заслуженный сотрудник лаборатории Стива Броди в Национальном институте здоровья Джулиус Аксельрод занялся определением воздействия имипрамина на различные химические компоненты мозга. Выяснилось, что имипрамин блокирует обратный захват норэпинефрина в синапсах. (А также серотонина, как спустя несколько лет обнаружит Аксельрод.) Он предположил, что именно антидепрессивным воздействием на обратный захват норэпинефрина объясняются подъем настроения и смягчение угнетенного состояния. Идея была новаторской: если имипрамин блокирует обратный захват норэпинефрина и способствует уменьшению тревожности и депрессии у больных, значит, норэпинефрин связан с психическим здоровьем. Марсилид или тофранил – или, если на то пошло, кокаин, обладающий схожим действием, – избавляли от тревожности и депрессии за счет повышения уровня норэпинефрина в синапсах, замедляя его обратный захват нейронами.

Примерно в это время в Массачусетском психиатрическом центре работал психиатр Джозеф Шильдкраут, считавший, что в тревожности и неврозах повинны детские психотравмы и неразрешенные психические конфликты, которые следует лечить фрейдовской психотерапией. А потом он назначил нескольким пациентам имипрамин. «Это лекарство творило чудеса, – скажет он позже. – Передо мной открылся новый мир, фармакология на службе психиатрии»{218}. В 1965 г. он опубликовал в The American Journal of Psychiatry статью «Катехоламиновая гипотеза аффективных расстройств. Обзор подтверждающих данных»{219}. Отталкиваясь от работ Стива Броди и Джулиуса Аксельрода, он доказывал, что депрессию вызывает повышенный уровень катехоламинов в мозге (гормонов «борьбы или бегства» (таких, как норэпинефрин), выбрасываемых адреналиновыми железами в моменты стресса. Статья Шильдкраута, ставшая одним из самых цитируемых журнальных источников в истории психиатрии, прочно закрепила главенство за теорией химического дисбаланса как причины тревожности и депрессии.

Так был возведен первый столп биологический психиатрии. Фрейдовский метод предполагал лечение тревожности и депрессии разрешением бессознательных психических конфликтов. С появлением антидепрессантов психические заболевания и эмоциональные расстройства все настойчивее объяснялись сбоями в определенных системах нейромедиаторов: шизофрения и наркозависимость – проблемами в дофаминовой системе; депрессия – выбросом стрессовых гормонов из адреналиновых желез; тревожность – неполадками в серотониновой системе.

Однако главный переворот в истории лечения тревожности еще только намечался, и наступил он в ходе исследований имипрамина, которые радикально изменили представления психиатров о тревожности.

Приступ тревоги может состоять из одного чувства тревожности, без ассоциированных с ним образов, а может сопровождаться первым подвернувшимся домыслом – о конце света, о сердечном приступе, о безумии. Ощущение тревоги может комбинироваться с нарушением одной или более соматических функций – дыхания, сердцебиения, вазомоторной иннервации или активности желез. Из этого сочетания больной выхватывает то один фактор, то другой. Он жалуется на «спазмы в сердце», «перебои дыхания», «приливы пота» и прочее.

Зигмунд Фрейд. О правомерности выделения из неврастении симптомокомплекса, называющегося «невроз страха» (1895)

Корень психических заболеваний – химические изменения в мозге… Разграничивать… тело и сознание или душевные и физические заболевания больше нет оснований. Психические болезни – они и есть физические.

Дэвид Сатчер, главный военный хирург США, 1999 г.

Как-то раз сижу я у себя в кабинете, читаю почту – и отмечаю краем сознания, что мне жарковато.

«Это в комнате жарко?» Телесное ощущение внезапно перемещается с периферии в центр внимания.

«У меня температура? Я заболеваю? Потеряю сознание? Меня вырвет? Лишусь сил, не успев сбежать или позвать на помощь?»

Я пишу книгу о тревожности. Я изучил панику как явление вдоль и поперек. Для неспециалиста я прилично разбираюсь в нейромеханике панической атаки. У меня их были тысячи. Казалось бы, знания и опыт должны помогать в таких случаях. Иногда и вправду помогают. Если распознать симптомы в самом начале, время от времени удается купировать приступ или по крайней мере свести его к так называемой смягченной панической атаке. Однако чаще всего мой внутренний диалог выглядит примерно так:

– Это просто паническая атака. Все нормально. Расслабься.

– А если нет? Вдруг на этот раз и вправду что-то серьезное? Может, сердечный приступ? Или инсульт?

– Это всегда паническая атака. Дыши, как учили. Сохраняй спокойствие. Все нормально.

– А если нет?

– Все нормально. Как и в последние 782 раза, когда ты думал, что это не паническая атака, а в итоге оказывалась она.

– Ладно. Я расслабляюсь. Вдох – выдох. Проговариваю успокаивающие фразы с медитационных записей. Но если последние 782 приступа оказывались паническими атаками, это же не значит, что и 783‑й тоже окажется? У меня живот крутит.

– Да, ты прав. Мотаем отсюда.

Пока в голове прокручивается этот диалог, мне становится по-настоящему жарко. Выступает испарина. Левую сторону лица начинает покалывать, потом она немеет. («Вот, похоже, и в самом деле инсульт!») Грудь сдавливает. Флуоресцентные лампы в кабинете начинают моргать, вызывая головокружение. Перед глазами все вертится, мебель плывет, кажется, что я сейчас упаду. Я хватаюсь за подлокотники кресла. Головокружение усиливается, кабинет вращается, все становится каким-то эфемерным, как будто меня отделили от окружающего мира полупрозрачной завесой.

В мыслях кавардак, но главных среди них три: «Меня сейчас вырвет. Я умираю. Нужно линять отсюда».

Я поднимаюсь из-за стола на подгибающихся ногах, отчаянно потея. Главное сейчас – выбраться. Из кабинета, из здания, из этого отчаянного положения. Если меня хватит удар, настигнет рвота или смерть, пусть это будет не в редакции. Так что мотаем.