– Я его не знаю. Он не здешний.

– Он уже давно покойник.

– Надо сообщить в жандармерию.

– У нас будут проблемы. Захотят узнать…

– Но мы не можем его здесь оставить.

– Да брось ты! Ты что, думаешь, оживишь его? – Толчок в бок и знак следовать к повозке. – Давай, поехали, пока нас тут не заметили.

Все еще колеблясь и дрожа от страха, тот, что помоложе, с помощью багра отшвырнул труп Моррота на середину реки, чтобы он продолжил свое плавание и был обнаружен патрулем жандармерии Риберы, что и предполагалось, собственно говоря, в качестве конечной цели его скорбного путешествия. Юноша же сел в повозку, и ни один из этих двоих так никому и не поведал о своей зловещей находке, даже своим женам ничего не сказали, ибо времена никак не располагали к откровениям. Зато патруль жандармерии обнаружил тело Моррота, вытащил его из воды, обыскал и нашел металлическую коробочку; ее тут же, в надежде выслужиться перед начальством, открыли, развернули бумагу, и тот, что был пониже ростом, громко и взволнованно зачитал ее так, чтобы слышали все вокруг: валуны и речная галька, усачи и форель, мертвый Моррот и второй патрульный.

– Привет, товарищи из второго класса школы Рибера-де-Монтардит. Это послание доказывает, что если мы будем спускаться вниз по реке, то в конце концов выйдем к морю. Мы проследили по карте, что проплывем мимо многих деревень вроде вашей, преодолеем несколько плотин и потом в районе Камаразы войдем в реку Сегре; затем в том месте, где расположена Мекиненса, попадем в Эбро. А там уже прямо в море. После Страстной недели мы на три дня едем на экскурсию в дельту реки Эбро. А вы?

Жандарм с более смуглой, чем у другого, кожей положил листок обратно в металлическую коробочку, которую сунул в карман телогрейки, и пробормотал, что надо сообщить о находке сержанту.

– А с ним что делать? – Спросил второй, имея в виду утопленника.

– Надо известить кого следует, пусть заберут его. – Он постучал по коробочке. – Моя находка может быть очень важной.

– Но труп обнаружил я.

– Так и запишем в рапорте, – великодушно согласился первый жандарм. И на какое-то время погрузился в мечты о заслуженных нашивках капрала на форменной одежде.

– Миньо, Дуэро, Тахо, Гвадиана, Гвадалквивир, Эбро, Хукар и Сегура.

– Очень хорошо. Теперь ты, Элена. Что это за река?

– Гвадиана.

– Очень хорошо. А эта, Жауме?

– Тахо.

– А Ногера, почему мы ее не называем? – голос с задней парты.

– Или река Памано, – внес свою лепту Жауме Серральяк.

– Но она совсем маленькая.

– А мой отец говорит, что Ногера больше Миньо, Хукара и Сегуры.

– Твой отец прав.

– Нет, это неправда. Памано важнее, потому что там можно рыбачить.

– А где Ногера?

– Здесь. Смотрите, это Сегре. А это Ногера. А вот здесь Торена.

– Ну-ка, ну-ка!

Несмотря на весь царящий вокруг ужас, часы занятий для меня – словно безмятежный островок покоя, далекий от всех опасностей и невзгод. Портреты Франко и Хосе Антонио, вездесущая карта Испании, темный взгляд сеньора алькальда… кстати, у меня такое впечатление, что он гораздо чаще, чем обычно, проходит мимо школы, будто следит за мной, будто на самом деле прекрасно знает, что я делал в тот день, когда он прогуливался под руку со своим Букетиком. Поговаривают, что, возможно, в деревню пришлют еще одного учителя; это хорошо, дело от этого только выиграет. У меня болит душа оттого, что сестры Вентуреты так и не вернулись в школу. Я ведь не могу пойти к их матери и сказать ей, что я был трусом, когда убили ее сына, но теперь всячески стараюсь искупить свою вину, если не верите, спросите у своего мужа, которого, правда, вы не видите, потому что он все время готовит засады и нападения. К счастью, дети не смотрят на меня косо. Возможно, кто-то из них меня и побаивается, как, например, Жаумет, сын Серральяка, каменотеса, мечтательного анархиста-одиночки, который, как это ни странно, не входит в планы мести сеньора Валенти Тарги; этот мальчик, Жаумет, может далеко пойти, если его отправить учиться. Знаешь что, доченька? Сегодня я начал готовить почву для одного важного дела, правда я не знаю, в чем оно состоит, но придет время, и я все узнаю. Этой ночью я совсем не спал, потому что мне пришлось вместе с отрядом партизан спуститься к реке в районе Риалба, где мы сбросили в воду какого-то мертвеца с ложной информацией в кармане. Мне трудно привыкнуть к тому, как владеют своими эмоциями некоторые из тех, с кем в последнее время меня сводит судьба. Представляешь, командир отряда – брат мертвеца, которого мы бросили в реку. Хотя они галисийцы, но его звали Моррот. Он умер от гангрены из-за плохо залеченной раны, и я не заметил ни одной слезинки и никаких колебаний в лице его брата, даже когда мы оставили тело в ледяной воде и каждый по-своему помолился о том, чтобы его непременно обнаружили в Сорте или еще ниже по течению, потому что тогда столь варварское и бесчеловечное погребение солдата окажется в какой-то степени оправданным. На рассвете мы вернулись на базу, и отряд провел целый день в школе, на чердаке, в ожидании ночи, когда можно будет отправиться в путь. Я испытываю животный, утробный страх от мысли о том, что там, наверху, на чердаке прячутся два, три, иногда двадцать человек, когда я рассказываю детям, например, о качественных прилагательных. Однако еще больший страх охватывает меня, когда я вижу, как Валенти Тарга со своими людьми проходит по деревне или издали бросает испытующий взгляд на школьные окна, будто подозревая меня в двойной игре. Знаешь что? Я ведь и эти послания пишу тебе, чтобы совладать со страхом. И чтобы не сойти с ума от тоски: ведь поведать тебе о том, что я делаю и почему так поступаю, для меня важнее, чем спасти свою жизнь. Так ты все поймешь обо мне, когда вырастешь, разумеется. Я очень хочу, чтобы ты никогда не узнала войны, доченька моя. Никогда. Если бы я мог повторить жизнь, я бы хотел стать писателем и художником. Когда я рисую или пишу, я живу.

Недавно здесь провела десять дней одна еврейская семья, бежавшая из Лиона. У них был необыкновенно разумный пес, которого они звали Ашиль, а я сразу окрестил Ахиллом. Спокойные, воспитанные, молчаливые. Все четверо были ужасно измотаны. Переход по горам оказался крайне изнурительным для непривычного к физическим нагрузкам сорокалетнего адвоката и домохозяйки тридцати с лишним лет, но особенно для их детишек. К счастью, проводник, который должен был прийти на смену предыдущему, немного задержался, и эта случившаяся как нельзя кстати передышка позволила им восстановить силы. Наши проводники – это местные контрабандисты, которые знают горы лучше, чем свою спальню. Большинство из них приобрели профессиональные навыки, переправляя грузы через перевал Салау. Некоторые родом из этих мест, другие – французы, но все они словно скроены по одному лекалу: средних лет, суровые, молчаливые, но с живым взглядом, они обладают совершенно немыслимой физической выносливостью и, похоже, думают только о деньгах, которые заработают, после того как, рискуя своей шкурой, проведут по горным тропам какого-нибудь летчика или двух еврейских девочек с косичками. Они действительно отважны и рискуют жизнью, но тем не менее я не готов безоговорочно им доверять, потому что по сути своей они остаются контрабандистами. Впрочем, в этих местах все, кто ориентируется в горной местности за пределами своей деревни, занимаются контрабандой.