Только когда Питерс развернул коляску у фонтана, отсветы в окнах пропали, и Элси увидела картину, от которой у нее чуть не остановилось сердце.

Такого не могло быть.

Распахнув дверцу экипажа настежь, она, задыхаясь, спустилась на гравийную дорожку.

– Мэм? – обеспокоенно окрикнул Питерс. – Подождите, сейчас я подойду и помогу вам.

– Нет, – простонала Элси. – Нет, ты же умерла.

Она просто молча смотрела, так она делала всегда – просто смотрела.

– Мэм? – под ногами Питерса захрустел гравий.

Ма не стала бы, разве ей нравилось смотреть?

– Вам нехорошо?

Элси не услышала вопроса. Прежде она никогда не замечала, но сейчас ясно видела – этот мрачный отблеск в зрачках. Взгляд человека у виселицы, пришедшего посмотреть на повешение. Кровожадный взгляд.

– Ах нет, Ма, – мысль об этом была страшнее всего, страшнее самого деяния.

Питерс тряс ее за плечо, испуганно крича.

– Миссис Бейнбридж? Миссис Бейнбридж? Что случилось, куда вы смотрите?

– Компаньонка. Смотри!

– Компаньонка? Нет, мэм. Я же их изрубил в щепу, помните?

– Только не эту, – Элси протянула руку. Она даже нашла некое удовлетворение в этом жесте, так жертва указывает в суде на своего мучителя. – Это моя мать.

– Что?

– В окне! Смотри же!

Но Питерс попятился, тряся головой.

– Там… там в окне никого нет, мэм.

Неправда. Двумя руками Элси сжала виски.

– Смотри лучше.

– Я смотрю. В окне пусто, – Питерс двигался медленно, протянув вперед руки, как будто пытался задобрить опасную злую собаку. – Позвольте я приведу миссис Холт, мэм. А потом вы сядете, отдохнете, она приготовит добрую чашечку чая.

– Нет. Нет! Она там, я тебе покажу.

– Прошу вас, мэм!

Элси было не до рассуждений, она забыла даже о страхе. Она стремительно вбежала на крыльцо и влетела в безлюдный Большой холл. В воздухе стоял запах опилок. В очаге потрескивал огонь.

– Ма! Ма! – Элси решительно прошла в салон для рисования, не переставая звать свою мать. Тысячекратные эхо звучали в этом крике: детские мольбы из далекого прошлого. Но и теперь, как раньше, ответом было только молчание.

Музыкальный салон.

– Ма! – Голос Элси отразился от высокого лепного потолка. Ничего удивительного. Ма никогда не приходила на помощь, даже когда Элси в отчаянии, вся в крови, из последних сил призывала мать. – Прошу тебя, Ма, ну хоть сейчас!

Глаза Элси щипало от слез, когда она, спотыкаясь на каждом шагу, побрела в комнату для карточной игры. Она не должна была этого делать. Ей никогда и не пришлось бы это делать, если бы только Ма…

Откуда-то из глубин ее существа всплыл крик, он поднялся и вырвался наружу хриплым воплем. Элси упала на колени.

– Миссис Бейнбридж! – по ковру протопали сапоги Питерса и остановились рядом с ней. – Миссис Бейнбридж, что… о господи!

Питерс прислонился к стене, чтобы не упасть при виде того, что открылось его взгляду.

Оленья голова больше не висела на стене. Она упала вниз рогами. Но она не просто свалилась на пол.

Под ней лежала Хелен. Проколотая, пронзенная, насаженная на рога.

Из пустой глазницы хлестала кровь. Мышцы лица вокруг нее еще подергивались, словно пытаясь вытолкнуть рог, проткнувший глаз и пригвоздивший Хелен к ковру.

Изо рта у нее текла жидкость. Губы шевелились – пытались пошевелиться – но она захлебывалась. Раздалось ужасающее клокотание, и в тот же миг Питерса вырвало.

Элси зашаталась. Перед глазами все плыло, угасало. Точнее, это она угасала – отгораживаясь от кровавой сцены и пытаясь спрятаться где-то далеко, глубоко внутри.

Больница св. Иосифа

Карандаш был остро заточен. Доктор Шеферд сам наточил его своим перочинным ножом. Ей не понравилось то, как он стал писать после этого: царапая бумагу, застревая, грозя сломаться, стоит посильнее надавить. Приходилось держать его осторожно, будто он был стеклянный.

Но карандаш был сделан не из стекла, а из древесины. У него был запах дерева – она узнала этот тревожный запах разрубленного древесного ствола.

Снова и снова, все те же слова. Может, они притупят грифель. Сделают его мягким и блестящим, чтобы она снова смогла взяться за свой рассказ. Она нипочем не хотела продолжать, пока буквы выглядели вот так: ясно очерченными и безжалостно четкими.

Не попытаться ли ей притупить и собственные чувства? Когда-то с этим справлялись лекарства. Она помнила, как ползала по коридорам рядом с доктором Шефердом, засыпая на ходу. Но ее организм-предатель стал привыкать к действию препаратов, как, бывало, приноравливался раньше к разным передрягам и испытаниям.

Она начала острее чувствовать тоску, въевшуюся в побеленные больничные стены и холодные плитки. Все ее существование сейчас было ограничено палатой – клеткой, где ее держали одну взаперти. Зачем химики делают лекарства, пробуждающие людей, если реальность столь отвратительна и безнадежна? Уж лучше опийные сны, лауданум, успокоительные. А сейчас она ощущала себя лежащей в постели знойной и удушливой летней ночью – когда ворочаешься без конца, мечтая заснуть, но не получая отдыха. Писать одни и те же два слова, снова и снова.

Джолион. Защитить Джолиона.

Вечный рефрен с того самого дня, когда он родился, с ее двенадцатого дня рождения. Защитить Джолиона. Но он не здесь и ни разу не пришел ее навестить. Это может означать только одно: она потерпела неудачу.

Окошко в двери приоткрылось.

– Миссис Бейнбридж? Я вас не потревожил? Можно войти?

Блеснули очки доктора Шеферда. Карандаш выпал у нее из пальцев.

Скрипнул засов, и вошел доктор, закрыв за собой дверь. Сегодня пачка документов у него в руках была толще обычного.

– Почему бы вам не сесть на кровати, миссис Бейнбридж? А я с удовольствием постою.

Она сделала, как ее просили. Одеяло еще хранило тепло ее тела и ее запах. Странно, что постель стала означать для нее безопасность и избавление. Так было не всегда.

– Я хотел, чтобы вы сели, миссис Бейнбридж, поскольку то, о чем я намерен поговорить сегодня, может вас расстроить. Ваша история развивается и достигла этапа, на котором я уже способен проанализировать ваш образ мыслей. Сейчас мы подошли к трудному моменту.

Слова доктора пронзили ее насквозь. Ей захотелось спрыгнуть с кровати и бежать отсюда. Она обшарила глазами палату, от зарешеченного окна до тяжелого засова на двери. Выхода нет.

– Вы написали об этих «компаньонах», как вы их называете. Говорите, что боитесь их. Но знаете, что пугает вас на самом деле? Не предметы, которые громыхают – или даже шипят – среди ночи. Предмет наших страхов намного ближе. Мы боимся того, что внутри нас, будь то воспоминания, болезнь или дурные побуждения. – Доктор склонил голову к плечу. Его очки съехали набок. – Вы, я полагаю, боитесь стать похожей на кого-то из ваших родителей.