— То, что я собираюсь рассказать вам, касается изображения на крышке сундука Партриджа. Мне не совсем понятно его значение, но, думаю, вы должны это знать.

— Продолжайте, прошу вас.

Она сдержанно улыбнулась, но не стала торопиться.

— Кое-что вам уже известно, поскольку вы сами сказали, что нашли рисунок в тетради Партриджа, и там был заголовок.

— «Дедал и Талос», насколько я помню. Но мне это ни о чем не говорит.

— Так оно и есть. Сюжет картины мне сразу показался любопытным. Если помните, там изображены два человека: один стоит, второй распростерт на земле перед храмом. А вдалеке летит птица. Я давно интересуюсь древними легендами, неплохо их знаю, но эта была мне незнакома. И вечером следующего дня я порылась в учебниках брата.

— И что же вы нашли?

— В инкрустации, как вы сами выяснили, запечатлен фрагмент сказания о Дедале и Талосе. Полагаю, Партридж изобразил сцену из легенды, рассказанной в «Метаморфозах» Овидия. Думаю, вам будет небезынтересно узнать ее подробности, ибо, на мой взгляд, эта история в чем-то созвучна печальной судьбе Партриджа.

Элис замолчала, пытливо всматриваясь в мое лицо, — уж не знаю, что она в нем надеялась прочесть.

— И что это за подробности?

— Дедал — легендарный изобретатель и ремесленник, некогда живший в Афинах. У него был талантливый ученик по имени Талос. К двенадцати годам ученик превзошел в мастерстве своего учителя. Легенда гласит, что он взял рыбий позвоночник и сделал из него пилу, а также изобрел гончарный круг и циркуль для вычерчивания окружностей…

— И какова же его судьба?

— Со временем Дедал воспылал злой завистью к талантливому Талосу. Однажды он завел его на крышу храма Афины в Акрополе и столкнул вниз. Затем, чтобы скрыть следы преступления, он спустился к тому месту, где упал Талое, и засунул бездыханное тело своего ученика в мешок, намереваясь его закопать. Обращает на себя внимание следующая особенность. Душа талантливого юноши Талоса выпорхнула из тела в облике куропатки.[18]

— Что-о? — Я не верил своим ушам.

— Да, — повторила она. — Есть разные версии этой легенды, но, по Овидию, душа Талоса превратилась в куропатку.

Я молчал, осмысливая значение ее слов.

— Нет, таких совпадений не бывает. Неожиданное появление инкрустации со знаменательным сюжетом на крышке сундука. Внезапное увольнение из мастерской. И главное — такая фамилия.

— Это меня и поразило.

— Значит, по-вашему, он выбрал сюжет для своей инкрустации исключительно по этой причине?

— Возможно, — задумчиво произнесла Элис. — Хотя, пожалуй, не следует придавать этому слишком большое значение.

Но мой разум бесновался. Я едва ли слышал ее.

— Может, он хотел таким образом передать информацию? Пытался художественными средствами поведать о том, что с ним происходит, поскольку не мог ни с кем связаться?

— Думаю, вы преувеличиваете, — возразила Элис. — Партридж, в конце концов, написал вам письмо, в котором открыто изложил, что с ним случилось, верно? Скорее всего, он усматривал в этой легенде некую связь с собственным положением и находил в ней некое утешение. Аналогии действительно можно провести: созвучность фамилии, завистливый учитель, талантливый ученик. Но это вовсе не значит, что в легенде о Дедале и Талосе он видел предзнаменование того, что скоро должно случиться с ним.

— Да, но параллель очевидна, — настаивал я.

Элис пожала плечами и протянула мне полкружки молока, предлагая допить. Я истолковал ее жест как знак того, что наши отношения снова стали непринужденными, и воодушевился. Я взял у нее кружку и стал внимать ее рассуждениям.

— Подумайте хорошенько, Натаниел, и вы поймете, что ваша точка зрения абсурдна. Партриджа убили в Кембридже, а Чиппендейл находился в Лондоне, до которого сутки пути. Гибель Партриджа связана со смертью Монтфорта, которая к сюжету инкрустации не имеет отношения. Более того, если Партридж считал, что ему грозит опасность со стороны Чиппендейла, почему он не упомянул об этом в письме?

Ее доводы меня не убедили.

— Не знаю. Возможно, ему просто не хватило времени. Элис решительно тряхнула головой:

— Маловероятно.

— Да, но, как мы видели, маловероятные события иногда случаются.

Я поднес ко рту кружку и одним глотком осушил ее, размышляя о своей недавней стычке с хозяином. Я вспомнил, как жестоко он обошелся с Партриджем, как стал завидовать ему, как разлучил его с Дороти. Я горько сожалел, что не набрался смелости бросить ему вызов, и единственным оправданием было то, что в сложившейся обстановке открыто выступать против Чиппендейла не следовало. Я вспомнил его холодные глаза, внезапные перемены во внешности и поведении, вспомнил, как он отчитал меня за отлучку из мастерской, хотя за несколько часов до этого сам разрешил мне уехать, вспомнил угрозу в его зловещем шепоте, когда он ставил мне ультиматум. Вне сомнения, он был непредсказуем и непостоянен в своих убеждениях, был способен на низкие поступки, но убить человека…

Даже если допустить, что Чиппендейл действительно убил Партриджа, как объяснить гибель Монтфорта? Зачем Чиппендейлу убивать столь важного клиента? Мотив мог быть один — чтобы вернуть свои драгоценные эскизы. Но в этом случае они не валялись бы на полу. И все же инкрустация не шла у меня из головы. Я не мог отвлечься от ее сюжета, подтверждавшего мои подозрения в отношении нашего хозяина.

Элис словно прочитала мои мысли.

— Нельзя же считать сюжет картинки доказательством того, что Чиппендейл убил Партриджа?

— Почему бы нет? — порывисто ответил я, игнорируя голос разума.

И вот я вновь катил в Кембридж, только на этот раз в уютной роскошной карете Фоули. По пути в Уайтли-Корт он собирался высадить меня в Хорсхите и оставить там, где, заявил он, мне будет удобно наблюдать за Монтфортами. Разумеется, услышав о его замысле, я упал духом. Однако Фоули, как я уже успел убедиться, не любил, чтобы ему перечили, и мне пришло в голову, что, возможно, он решил поселить меня в Хорсхите, исходя из каких-то своих тайных соображений. Зная, что я недавно чуть не погиб, он не мог не догадываться, что жизнь моя под угрозой. И все же он без сожаления готов был оставить меня в когтях той самой смертельной опасности, которая уже однажды едва не погубила меня. Я понятия не имел, какими мотивами он руководствуется, но что-то в его насупленном взгляде настораживало меня. Я пытался объяснить ему, что Хорсхит наводит на меня ужас, но Фоули лишь посмеялся над моими страхами, сказав, что иначе мы никогда не раскроем преступление. Итак, с дурными предчувствиями в душе, я согласился на его план.