В один прекрасный день Хрюкова привезла с собой съемочную группу. Пять человек: режиссер, осветитель, оператор, видеоинженер и собственно она, редактор Хрюкова. В лифте им еще было весело, ехали с шутками и прибаутками. Особенно развеселили их два объявления, висящие в кабине на противоположных стенах. Одно гласило: «Вы не один в подъезде, думайте о других, не курите в лифте! Спасибо. Жильцы». А второе: «Выкидывая бутылки в мусоропровод, учитывайте, что у кого-то в этот момент, возможно, болит голова. Жильцы». Конечно, довольно странно было видеть эти отчаянные призывы к человеческой совести в подъезде, где всего-то пять квартир. Но мы-то знаем, кто был автором этих воззваний, скрывшимся под псевдонимом Жильцы. Нас это удивлять не должно. К слову, однажды почтенная поэтесса, имеющая несчастье проживать в одном подъезде с Присядкиными, после очередного нравоучительного объявления (кажется, в нем содержался призыв, вынеся после Нового года елку, подмести за собой упавшие иголки) вышла в заснеженный двор и написала палкой на снегу прямо под окнами их квартиры: «Прости нас всех, Валентина!» Поэтесса в тот момент еще не отошла от новогодних дружеских пирушек, так что буквы вышли кривоваты, однако из окна присядкинской квартиры читались отлично. Получилось остроумно. Весь дом смеялся. На какое-то время Валентине стало стыдно и объявления перестали появляться. Затишье продолжалось ровно месяц. Затем весь бред стал повторяться в прежнем объеме. Стены лифта редко пустовали. Строгая Валентина встретила съемочную группу на лестничной площадке и предложила прямо здесь же разуться. Прямо у дверей лифта, а не в квартире! Телевизионщики послушно сняли обувь, где им указали, и испуганно притихли. Сразу стало ясно, что тут будет не до шуток. Так оно и оказалось. Тщетно молодая режиссерша Виолетта пыталась выстроить мизансцену кадра, рассадить всех так, как ее учили во ВГИКе. Кому где сидеть, оказывается, заранее было определено Валентиной. Единственное, что она милостиво разрешила — это расставить свет так, как хотел осветитель.

— Большую часть материалов к фильму мы уже сняли, — доложила Хрюкова Валентине, — осталось снять сцену семейных воспоминаний. Поговорим об истории вашего знакомства, о том, какая у вас дружная семья. Я буду за кадром. Мои вопросы — чисто технические. В фильм войдут только ваши ответы. В окончательном варианте они будут перемежаться дикторским текстом. Понятно?

— Понятно, — сказала Маша. Ее первый раз снимало телевидение и ее распирало от гордости за себя. Наконец, все расселись в живописных позах на диване, поставленном у белой стены. На стену скотчем Валентина зачем-то прикрепила Машкины рисунки детсадовского возраста. Режиссеру Виолетте удалось, не смотря на протесты, подтащить поближе к дивану пальму юкка, — это несколько украсило картинку. «Начали!» — крикнула режиссер.

— Игнатий Алексеевич, — задала первый вопрос Хрюкова, — вы, кажется, познакомились в Дубултах? При каких обстоятельствах?

— Ну, это было довольно романтическое знакомство, — ответила ей Валентина прежде, чем Присядкин успел открыть рот, — Игнатий там работал над книгой, а я навещала приятельницу. Что скрывать — девушки часто ездили в Дубулты на охоту за выгодными женихами, но у меня таких планов не было…

— Стоп! Стоп! Стоп! — закричала Виолетта.

— Игнатий Алексеевич, вам пора вступить в разговор.

— Почему вы мне затыкаете рот? — возмутилась Валентина. — Я же еще не ответила на ваш вопрос.

— Пусть это будет совместный ответ.

— Ну посмотрим, что он скажет, — скептически заметила Валя.

— Начали! — крикнула режиссер Виолетта. Камера заработала, но все, кто были в кадре, дружно молчали. Тогда Хрюкова из-за спины оператора решила напомнить рассеянному Присядкину вопрос:

— Игнатий Алексеевич, при каких обстоятельствах вы познакомились с Валентиной Анатольевной в Дубултах? — А я не помню, — честно ответил Игнатий. — Кажется, нас познакомила общая знакомая. Но когда я вернулся в Москву и пришел в издательство, где тогда работала Валентина, все уже всё знали. И директор издательства сказал: «Приставкин, ты сорвал бутон».

— Это еще неизвестно, — кокетливо заметила Валентина, — неизвестно, кто кого сорвал. И вот в Москве Игнатий пригласил меня на обед. Он очень хорошо готовил, предложил мне на выбор осетрину или курицу. И то, и другое на всякий случай было уже приготовлено им перед нашей встречей.

— И что вы выбрали? — спросила из-за камеры Хрюкова.

— Я подумала, что курицу могу купить и на свою редакторскую зарплату, а вот осетрина — это вещь. Так что мы ели запеченную осетрину.

— Вкусно было? — наигранно весело спросила Хрюкова.

— Очень!

— А вас не смущала разница в возрасте? — решилась задать Валентине рискованный вопрос Хрюкова.

— Ну, сегодня об этом уже смешно говорить, когда Леня Жуховицкий рассказывает в интервью о том, как ему было 65, а ей 14! Или когда у наших добрых друзей Олега Табакова, Миши Казакова младшие дети только пошли в школу. Но когда мы с Присядкиным встретились, 29-летняя разница в возрасте, конечно, привлекала внимание. Многие Толины друзья были смущены. Да и его подруги не были готовы к такому повороту событий. Некоторых мне было по-человечески жаль, они писали мне письма, просили поддержки. Одна дама даже приезжала в Коктебель, где мы отдыхали, в надежде вернуть любимого…

— Стоп! Стоп! Стоп! — опять закричала режиссерша. Оператор оторвал голову от камеры.

— Вас уже достаточно, спасибо, — сказала она побагровевшей Валентине. — Сейчас мы крупно снимем ваше лицо. Я хочу чтобы ваш крупный план возник при словах Игнатия Алексеевича о бутоне. Игорек, возьми ее лицо крупнее, еще крупнее. Так. Допустим. Вот так. Сделайте задумчивое выражение… Валентина смотрела в камеру с ненавистью. Никакого задумчивого выражения она делать не собиралась. Она была в бешенстве от нахальства юной режиссерши. Сердце опытной Хрюковой упало в пятки. Уж кто-кто, а она понимала, что сейчас разразится чудовищный скандал, и съемка будет сорвана.

— Скажите, а почему вы не пользуетесь косметикой? — к ужасу Хрюковой спросила у Валентины как бы мимоходом Виолетта и, повернувшись к Хрюковой, добавила: — Надо было взять с собой гримера. «Она решила доконать мегеру» — подумала Хрюкова.

— Вы знаете, уважаемая девушка, — ледяным голосом сказала Валентина, — мне кажется, съемку нам необходимо прервать.

— Почему? — спросила наивное создание. Хрюкова бросилась между ними, как рефери между двумя боксерами:

— Девочки! Не ругайтесь! Давайте действительно прервемся и обсудим следующую тему.

— Я вам не девочка! — взвизгнула Валентина.

— Ой, извините, вырвалось… — прижала руки к груди Хрюкова.

— Вы можете оставить свои замечания при себе? — обратилась Валентина к режиссерше в надежде, что та полезет в бутылку и тогда можно будет с полным моральным правом устроить замечательный скандал.

— Пожалуйста, — неожиданно кротко ответила режиссерша. — Я буду молчать до конца съемки. Она прекрасно понимала, что при монтаже передачи сможет вырезать из пленки ненужное, а в создавшейся обстановке лучше не спорить. Но так как совсем без Присядкина в юбилейной передаче было не обойтись, она осмелилась предложить: — Анатолий Игнатьевич, мне бы очень хотелось, чтобы вы после того, как мы продолжим, как можно подробнее рассказали нам о том, как семья поддерживает вас в вашей работе. Ладно?