– И что?

Виркас перебивает:

– Вы были знакомы?

– Нет. Я сам назвал ему своё имя.

Стервятник говорит:

– Я могу отблагодарить.

– Как?

– Я из столицы. Я там всех знаю. Если чего понадобится, заезжайте в район Мартовского снега. Спросите о Стервятнике, любой на меня укажет.

– А про тебя не забыли, пока ты в камере у сжигателей сидел?

– Стервятника забыть нельзя. Стервятника все знают.

Он говорит подобострастно, неприятно. Но я терплю. Может, он и вправду понадобится. Если я решусь спасти Клифу.

Уже светает. Но мне совершенно не хочется спать. Виркас чувствует себя хуже. Он устал. Я вижу это даже по его посадке.

– Я запомнил, – говорю я.

Стервятник исчезает.

– Как ты думаешь, кто он? – спрашивает Виркас.

– Вор. Или шулер. Или торговец кариком.

– Нельзя, чтобы чужие узнали о грузе.

– Он уже знает, – говорю я.

– Почему ты так думаешь?

– Потому что иначе он бы не предлагал свою помощь. В нём ни грамма искренности. Если сейчас появятся сжигатели и предложат за нас хорошую цену, он продаст нас, не моргнув и глазом.

– Ты прав.

Далее мы едем в молчании.

* * *

Днём мы прибываем к следующему оазису.

– Если выйдем сегодня вечером, то уложимся в наше расписание, – удовлетворённо говорит Лиук. – Уже завтра выедем из Чёрных земель.

Мы с Миктой сидим на земле в тени большого дерева. Марфа хлопочет у огня. Виркас и ещё несколько мужчин тренируются в обращении с оружием. Некоторые их приёмы вызывают у меня презрение, но переучивать – сложнее, чем научить.

Тринадцать повозок. Тридцать восемь человек. Новоприбывшие – из разных мест. Трое, включая Стервятника, из столицы. Две женщины – из западных деревень. Парень – с восточных гор.

Всё кажется мне театральным представлением. Я был в императорском театре. Герой того спектакля подобно мне шёл из одной точки в другую. Драматургу не хватило воображения на цельный сюжет. Спектакль был просто набором сценок, каждую из которых можно поставить отдельно.

– О чём ты думаешь, Риггер?

Микты уже нет рядом. Рядом – Марфа.

– Не поверишь, – я усмехаюсь. – О театре.

– Не верю.

Она улыбается.

Она и в самом деле похожа на Риту.

– Ты хотела бы увидеть Инву сейчас?

Она смотрит на меня.

– Да.

В её голосе не чувствуется желания. Она отвечает автоматически.

Для неё Инва – это дело очень давних лет. Бельва и Клифа – важнее.

– Риггер, а ты когда-нибудь думал, каково это – быть смертным?

Я думаю об этом всё время.

– В давние времена, – говорю я, – империей Оменескорн правил император Аонга.

Я повторяю слова старика Вартаха.

– Он был жестоким правителем. Он вмуровывал своих врагов в днища фекальных ям. Заливал в раствор и замуровывал в камнях. Я думаю, эти люди мечтают стать смертными. Для них нет большей награды.

Он гладит меня по щеке.

– Кто же ты такой, Риггер? – шепчет она.

* * *

Мы снова идём ночью. Потом наступает утро, но ничего не меняется. Всё та же выжженная равнина.

Камень мы видим издалека. Он огромный. Сначала я думаю, что это просто гора, очень крутой холм. Но Виркас говорит:

– Это камень наших отцов.

Странные слова. Странное название. Кто был моим отцом? Был ли у меня отец?

По мере приближения к камню я начинаю понимать, что это искусственное сооружение.

– Когда эта земля была цветущей, этот камень был здесь. Он был здесь задолго до того, как мы обрели бессмертие.

Он огромный. Пять или шесть человеческих ростов.

И это не камень. Это металлическая плита, вкопанная в землю.

Я спешиваюсь. Носорог послушно начинает щипать траву. Подхожу и дотрагиваюсь до металла. Он холодный и почти идеально гладкий. Тысячелетия оставили на нём свой след. Трещинки, царапинки, углубления. Но он всё равно остаётся совершенным.

На плите – письмена. Я не знаю этого языка. Я никогда не видел подобных букв.

– Что это за язык?

– Никто не знает. Это язык Древних. Только цифры понятны.

Ловлю глазами цифры среди нагромождения непонятных знаков.

2476. Четыре цифры, обозначающие что-то недоступное нам. Непонятное.

– Я думаю, что это дата, – говорит Виркас.

Дата. Слово, потерявшее смысл в мире, где нет летоисчисления. Где нет точки отсчёта. Мы знаем, что некий император правил четыре года. Мы даже примерно знаем, когда он правил, относительно сегодняшнего дня. Примерно сто лет назад. Пятьсот лет назад. Но дат не существует.

Жить без летоисчисления легко. Главное – не думать о времени. Его – сколько угодно.

Стальная плита посреди выжженной равнины – это достойно кисти художника. Но вряд ли какой-нибудь художник доберётся до этого места, чтобы запечатлеть подобный пейзаж.

Караван стоит и ждёт, пока я рассматриваю плиту. Артефакт из прошлого. Прошлого, которого нет.

– Их несколько, – говорит Виркас.

– В Фаолане?

– Да.

– Я никогда не слышал о таких в Оменескорне.

– Наверное, это наша тайна.

Я обхожу плиту. С другой стороны на ней тоже письмена.

И на ней висит человеческое тело.

Чёловек мёртв. Мёртв уже много дней. Его плоть истлела, зияют пустые глазницы. Его руки и ноги привязаны к плите.

Надпись над головой человека – на моём языке.

«Здесь заканчивается бессмертие». Однажды я уже видел подобную надпись – в пыточных застенках Оменескорна.

Виркас обходит плиту вслед за мной. Увидев труп, он делает шаг назад.

– В прошлом году этого тут не было.

– Этого не должно быть и сейчас.

Мёртвых нужно хоронить в земле. Цикра объяснил мне это после того, как я покинул императорские покои. В одном из подземелий дворца есть кладбище. Огромная территория. Там похоронены императоры и их верные слуги, принявшие смертность вместе с ними.

Появляется Микта, за ним осмелевшие деревенские. Они обходят плиту и отшатываются – по очереди, совершенно одинаково.

– Что это? – спрашивает Кора, наша стряпуха.