– А чего тут думать? – пожал плечами бармен Тони. – Обморок! Наш Обморок, слава богу, еще никогда не подводил.

– Ты готов отдать ей Обморок? – удивился зеленый. – Это, конечно, все меняет. Я потрясен.

– Да ладно тебе, – отмахнулся бармен. – Тоже мне, великая жертва. Готов спорить, что в один прекрасный день она нам его вернет.

Нелли открыла было рот, чтобы спросить: «Какой еще, к лешему, обморок?» – но тут Тони извлек из кухонного шкафа странный черный предмет. И протянул ей.

При ближайшем рассмотрении черный предмет оказался термосом, очень старым, облезлым и каким-то мятым, будто его часами крутил в руках какой-нибудь нервный великан накануне важного экзамена. На обшарпанном гнутом боку красовалась кривая, словно бы детской рукой сделанная надпись «Обморок-76». Бледно-голубые буквы на черном фоне выглядели стигматами. Как-то сразу становилось ясно, что термос не просто был расписан, а претерпел муки. И не был канонизирован только по причине жуткого внешнего вида. Несправедливо, но мир вообще несправедлив.

– И что я должна с этим делать? – наконец спросила Нелли.

– Вы – ничего, – сказал бармен. – Делать буду я. Сварю кофе – не беспокойтесь, на самой обычной воде! – налью в этот термос и дам его вам. С собой. Утром, обнаружив его под подушкой, вы не сможете отрицать, что он есть. И кофе в нем тоже есть. А кофе – это очень реальная вещь, я вам уже говорил. Иллюзией он стать не может ни при каких обстоятельствах. И уж тем более ни при каких обстоятельствах вы не сможете счесть эту вещь своей, – для пущей убедительности он взмахнул перед ее носом чудовищным черным термосом. – В том и заключается его убийственная магическая сила, что такого ужаса ни у кого, кроме нас нет. А значит, доказательство налицо. Чего ж вам еще?

– И тогда вы точно свихнетесь, – мстительно пообещал зеленый, показав ей неожиданно розовый, совершенно человеческий язык. – Я бы и сам свихнулся, если бы это кошмарище у себя под подушкой нашел. Но вы, конечно, можете отказаться. В любой момент.

– Отказаться? – изумилась Нелли. – Отказаться от возможности найти с утра термос с кофе? Если я и дура, то не настолько. Наливайте!

– Кофе сперва надо сварить, а уже потом наливать, – заметил Тони. – Поэтому придется вам еще немного у нас задержаться, невзирая на приставания этого жуткого типа. Я бы его давным-давно выставил, но не могу: это моя персональная божья кара. В смысле ближайший друг. А божью кару, сами знаете, не выбирают.

И поставил перед ней еще один стакан с лимонадом. На этот раз лимонад был розовым и совсем несладким. И вкус какой-то неуловимо знакомый, снова что-то из детства, да что ж ты будешь делать, опять ничего вспомнить не могу!

– Ревень, – подсказал ей бармен Тони. – А в бутерброде была грузинская приправа «Хмели-сунели», ваш папа ее очень любил и пригоршнями сыпал в еду. Извините, что сую нос не в свое дело, но вы так мучились, пытаясь вспомнить, никакое сердце не выдержит. А вот что играл Карл, я вам не подскажу; боюсь, он и сам уже не вспомнит. Поэтому пейте лимонад. В нем всего три капли моей безумной водопроводной воды, беспокоиться не о чем. Слишком мало для настоящего сумасшествия, зато для радости – в самый раз.

– Ладно, поверю вам на слово, – улыбнулась Нелли. И взяла стакан.

* * *

Проснувшись в своей машине, Нелли сразу подумала: вот и хорошо, значит не придется ее искать. Поглядела в окно, потом, на всякий случай сверилась с телефоном: где я вообще? Это точно Вильнюс? После такой развеселой ночки трудно вот так сразу понять, что приснилось, а что все-таки было наяву. Вдруг я уснула прямо на Белорусской границе? И до сих пор стою там, как дура, перегородив проезд.

Однако вместо пограничных шлагбаумов за окном виднелись какие-то старые, явно недействующие храмы, со всех сторон окруженные деревьями, и телефон уверенно сообщал: «Вильнюс, 10:24». Ну слава богу, значит, приехала все-таки наяву. А вот все остальное…

С «остальным» было настолько сложно, что Нелли решила: не буду думать об этом с утра. Сначала кофе, потом – еще кофе. Потом найду гостиницу, приму душ, лягу и вытяну ноги. А там поглядим.

Выполнить эту договоренность с собой оказалось очень легко: ни на что другое у нее все равно пока не было сил. На поиски ближайшей кофейни их, впрочем, тоже не было, но куда деваться. За роскошь быть живым человеком приходится расплачиваться ежедневной мукой воскресения, нам не привыкать.

Еще немного, и встала бы, и пошла, но тут почувствовала, что в бок упирается что-то большое и твердое. Подскочила, как укушенная, почему-то рисуя в воображении пистолет, все-таки кинематограф проделывает с нашим сознанием удивительные вещи. Заслуженно получила по башке низким автомобильным потолком и от этого как-то сразу пришла в себя. Взяла в руки самый страшный в мире, черный, как мысли злодея термос с вмятинами от великаньих пальцев, с надписью «Обморок-76», прижала его к груди, как заново обретенную после нескольких дней поисков глупую кошку, поцеловала в крышку, как в лоб, отвинтила ее, сделала глоток, ожидаемо обожглась и расплакалась, громко, навзрыд, как в детстве, как бы от боли, но на самом деле, конечно, от радости. Как хотите, мои дорогие чудовища, адские-незнакомцы-из-бездны, столбы священного пламени, радужные шары, оборотни и русалки, а теперь вы все у меня точно есть.

– Мне нравится эта девочка, – говорю я.

Нёхиси смотрит на меня… скажем так, с неподдельной нежностью. Неподдельная нежность – это такое удивительное возвышенное чувство, которое обычно удерживает нас от желания засветить в глаз ближнему своему. Поэтому испытывать ее приходится довольно часто. Особенно тем счастливчикам, чей ближний – я.

– Не понимаю, – наконец говорит Нёхиси. – Почему именно эта? Что ты в ней нашел?

– Почти ничего, – ухмыляюсь я. – Почти ничего не нашел, прикинь! Ключевое слово: «почти». Все как я люблю. Устоять невозможно.

Небо стремительно наливается темным, вязким свинцом. Счет идет не на минуты даже – на секунды. Вот-вот на тротуар плюхнется первая так называемая капля; точнее будет сказать – опрокинется первое ведро воды. Небольшое такое предупредительное ведерко, литров на десять. Остальные сто миллионов тонн небесной влаги выльются на нас чуть позже. То есть еще три-четыре секунды спустя.

– Извини, – говорю я. – Не хотел тебя огорчать. Напротив, собирался предложить развлечься вместе. Мы же еще не решили, что будем делать сегодня вечером. И тут как раз эта девочка. А на улице, черт побери, весна. Такое чудесное совпадение, ну!

Первый раскат грома больше похож на репетицию увертюры к Страшному Суду. Даже скорее на предварительное прослушивание, когда архангелов с трубами пришло гораздо больше, чем требуется для проекта, и все стараются компенсировать незнание партитуры силой звука, чтобы впечатлить работодателя и получить контракт.

Я хочу сказать, первый раскат грома совершенно невыносим даже для моих, не самых нежных в мире ушей. Что при этом чувствуют прохожие, думать не хочу.