– Я не совсем понимаю, мадемуазель, – сказал Джордж. – В Бойсингеме есть леди, и она настоящая миссис Квест.

– Это ложь! – взвизгнула Тигрица. – Это ложь! Он женился на мне до того, как женился на ней. Да я могу хоть завтра отправить его на скамью подсудимых. Я бы давно уже это сделала, если бы я его не боялась, и это факт.

– Спокойно, мадемуазель, спокойно, – успокоил ее Джордж, – не открывайте сразу кран на полную.

– Вы мне не верите? – взвизгнула женщина, на которую алкоголь уже начал действовать в полную силу. – Тогда я покажу вам. – И она, шатаясь, подошла к столу, открыла его и вытащила из ящика сложенную бумагу, которую затем развернула.

Это был должным образом заверенный экземпляр свидетельства о браке или же выдаваемый за таковой. Увы, Джордж, который читал не слишком быстро, успел лишь заметить имя Квест и церковь Св. Варфоломея в Хакни, когда она вырвала у него бумагу и снова заперла в ящик.

– Ладно, – сказала она, – это не твое дело. Кто дал тебе право совать нос в жизнь бедной одинокой женщины? – И она села на диван рядом с ним, обняла его длинной рукой, положила ему на плечо накрашенное лицо и расплакалась пьяными слезами.

«Разрази меня гром! – сказал про себя Джордж. – Вот это да! Интересно, что сказала бы моя добрая женушка, если бы увидела меня сейчас?»

– Эй, послушайте, мадемуазель…

В этот момент дверь открылась, и в комнату шагнул Джонни, который, судя по всему, прибег к такому же средству поднятия духа, ибо качался, как корабль на волнах.

– Эй, – воскликнул он, – ты кто такой, черт возьми? Рожей ты похож на пастора. Живо выметайся отсюда, немытая деревенщина. Прекрасная Эдития, что это значит?

К этому времени «прекрасная Эдития» поняла, кто ее новоявленный гость, и тотчас вспомнила уловку, с помощью которой тот вынудил ее заплатить за бренди с содовой. Вскочив с дивана, она начала выражать свое мнение о Джонни, причем в самых грязных и непристойных выражениях. Последний отвечал примерно в тех же терминах, как, согласно газетным репортажам, всегда поступают люди, за чье здоровье был поднят не один тост, и с каждой минутой страсти накалялись все сильнее. В конце концов, однако, Джонни, похоже, решил, что Джордж неким образом несет ответственность за такое положение вещей, потому что без всяких слов или предупреждения внезапно врезал ему по носу. Что переполнило чашу христианского терпения слуги мистера де ла Молля.

– Ах, ты так, мерзавец! Ну, погоди у меня! – воскликнул он и набросился на обидчика.

Надо сказать, что хотя Джонни и был большим и толстым, однако он был изрядно пьян, а Джордж – крепок и чрезвычайно силен. В мгновение ока он схватил мерзкого Джонни за шиворот и могучим рывком уложил его на диван, толстой физиономией вниз. У двери, как будто нарочно, чтобы быть под рукой, стояла его палка из ясеня, необычайно крепкая и длинная, которую он собственноручно срезал в лесу Хонэма. И Джордж схватил ее.

– А теперь, кабан, – сказал он, – я научу тебя, как мы это делаем там, откуда я родом. – И он замахнулся палкой. Бац! Бац! Бац! – застучала та по жирной спине и бокам Джонни. Тот кричал, ругался и пытался высвободиться из рук крепкого деревенского парня, но, увы, бесполезно. Ясеневая дубинка обрушивалась на него, словно судьба. Еще ни разу Джонни никто не лупил с такой силой.

– Врежь ему, врежь этой скотине по первое число! – пронзительно верещала Эдит, вспомнив все свои старые обиды, и Джордж дубасил мерзкого пьянчугу до тех пор, пока не устал.

– А теперь, Джонни Кабан, – наконец выдохнул «деревенщина», – сдается мне, что я не оставил на тебе живого места. Надеюсь, отныне ты будешь думать головой, прежде чем захочешь по-свински обойтись с честными людьми. – Сказав эти слова, Джордж схватил шляпу, и не встретив по пути никого, сбежал вниз по лестнице, где выскользнул на улицу, перешел ее и прислушался.

Похоже, выяснение отношений продолжилось. Судя по воплям, что доносились из дома, увидев, что ее враг повержен, Тигрица набросилась на Джонни с каминными щипцами.

В следующий момент к дому уже спешил полицейский.

– Послушайте, начальник, – оповестил его Джордж, – не иначе как люди в этом доме с красными колоннами убивают друг друга.

Полицейский прислушался к шуму и торопливо шагнул к дому. Воспользовавшись его отсутствием, Джордж со всех ног поспешил прочь, его меланхоличная физиономия светилась трезвым удовлетворением.

На следующее утро, прежде чем вернуться в Хонэм, Джордж заглянул в церковь Святого Варфоломея в Хакни, где провел некоторые изыскания в регистрационных книгах. Надо сказать, что результаты этих изысканий его вполне удовлетворили.

Даже в лучшие времена это не слишком веселый мир, хотя мы, без сомнения, вынуждены делать вид, что человечество в целом столь же счастливо, как это может показаться, например, из рождественского выпуска иллюстрированной газеты. Мы легко можем себе представить, как вдумчивый житель этой страны в 7500 году или около того извлекает из разрушающихся остатков огнеупорного сейфа рождественский номер «Illustrated London News» или «Graphic». Вероятно, архаичные письмена будут ему непонятны, но он наверняка посмотрит на картинки с таким же интересом, с каким мы смотрим на рисунки бушменов или примитивные глиняные фигурки из Перу, и хотя его тонкая художественная душа семьдесят шестого века наверняка восстанет против грубости цветовой гаммы, он наверняка подумает так:

«О, счастливая раса первобытных людей, как же я, дитя просвещения и цивилизации, завидую вашим давно забытым дням! В этих грубых рисунках, которые сами по себе показывают необычайную способность к наслаждению, свойственную ранним народам, которые от лицезрения их получали удовольствие, мы можем проследить вашу радостную жизнь от колыбели до могилы. Вот здесь вы – как тот младенец, при появлении которого все приходят в восторг, даже те из вас, чье наследство по этой причине существенно уменьшится. А вот веселый юноша, обожающий школу, которую молодежь нашего века находит столь утомительной.

Затем, повзрослев, вы стоите у алтаря прекрасной утраченной веры, веры, обещавшей надежду и мир по ту сторону смерти, и рядом с вами стоит, чуть зардевшись, ваша невеста. Ни жестокая судьба, ни денежные соображения, ни мирские соблазны не вырвут вас из ее объятий, как то ежедневно случается в наши дни. С ней вы проводите свои мирные дни, и вот, наконец, мы видим вас старыми, но окруженными любовью и нежной заботой. Вы почти с нетерпением ждете могилы, которая, как вы верили, будет лишь вратами жизни вечной. О, счастливая раса простодушных людей! Красноречивый комментарий в адрес нашего грубого, алчного, падкого на удовольствия века, вот что такое этот грубый свиток первобытного и инфантильного искусства!».

Так скажет какой-нибудь будущий laudator temporis acti[11] в каком-нибудь далеком веке, когда наши скорби исчезнут и их больше не будет.