– Мовсаев чаем напоил...

Знал бы кто, какого труда мне стоило отказаться от воды. Но очень не хотелось показать Угарову, что я прибегаю к его услугам. Будет невтерпеж, сам встану и кружку возьму. Это не его собственность, а собственность камеры...

– И что он? – вопрос, наверное, относился к Мовсаеву.

– Батя из Моздока звонил... Переговорили...

– И что?

– Ничего... Об обмене разговаривали...

Больше я никакой информации давать не стал, вопросы просто демонстративно не услышал, лег на свой топчан и традиционно к стенке отвернулся. Да и, говоря по правде, мне в самом деле очень хотелось выспаться. Я уже привык, что не сплю ночью из-за боли после вечернего допроса. Потом утром долго отсыпаюсь. А сразу войти в другой график мне трудно.

Не знаю как, но информацию о возможности обмена довели до всех. У нас к этому времени возобновили прогулки во дворе гауптвахты. Прогулки и раньше были, как только нас в Шали перевезли. Потом кто-то отменил их. Может быть, даже не отменили, а посчитали лишним время тратить на нас. И перестали выводить. Сейчас снова начали. Это уже были хорошие признаки, намечалось послабление режима содержания. Еще лучшим признаком было то, что меня перестали вызывать на вечерние допросы. Три дня не вызывали. И я за эти три дня «отпуска» почувствовал бы себя почти здоровым, если бы не мучила непроходящая боль в грудной клетке. Отчего-то становилось временами трудно дышать. Я не большой любитель жаловаться и никому словом об этом не обмолвился. Только на прогулках старался держаться подальше от охранников, которые курили. Табачный дым не выносил... А едва ближе к солдатам оказывался, они вопросами засыпали... Вернее, одним и тем же вопросом: когда? Когда состоится обмен? Но не мог же я им сказать, что высшее командование обменом не обеспокоено и только бригада по собственной инициативе пытается что-то сделать. А другой информацией я не располагал.

В один из этих дней нас даже хорошо накормили. И караульный, немолодой чечен с большим шрамом от ожога на скуле, сказал, что из бригады прислали три коробки тушенки и мешок крупы. Конечно, нас кормили не тушенкой, а какими-то помоями... Зато помоев дали много...

Через три дня меня, опять же утром, повели на допрос. Я уже понял, что если ведут утром, значит, к Абу Мовсаеву. И не ошибся... Тот же кабинет, тот же чай в стакане с серебряным подстаканником и полная комната дыма. Форточки в окне не было, да и окно по причине подступивших холодов было оклеено полосками газет, чтобы не продувало. Я сразу закашлялся...

Мовсаев теперь недолго думал, он был раздражен и готов был сорвать зло на мне.

– Звони своему полковнику... Пусть он срочно связывается с Цоголовым... Ваше командование на смех подняло наши списки... Они не хотят вас менять... Скажи, что, если списки не утвердят, мы всех вас расстреляем... По одному в день... Нам наши люди нужны, а вас просто так кормить мы не намерены...

Он протянул мне трубку, а сам стал резкими нервными нажатиями кнопок набирать номер.

На этот раз дежурный попался знакомый, стал вопросы задавать, и мне пришлось повторить, что я звоню из плена, и попросил быстрее соединить с Батей. Я умышленно назвал так полковника при Мовсаеве, чтобы подтвердить то, что сказал три дня назад. Не то он в самом деле заподозрит, что я сын полковника, тогда уж добра вообще не жди, и требования по моему обмену будут в несколько раз завышены. Конъюнктуру рынка чечены чувствуют носом и всегда знают, где можно урвать лишний кусок...

– Как дела, Леня? – сразу спросил полковник.

– Здравия желаю... Вот тут Мовсаев говорит, что наше командование списки для обмена не утверждает...

– Я в курсе... – сказал полковник мрачно. – И это даже не командование... Это решение идет свыше... Менять будут военнопленных на военнопленных... А Мовсаев желает в обмен на вас получить осужденных по серьезным уголовным статьям...

– Тогда никакого обмена не будет! – сказал в микрофон Мовсаев.

– Держитесь там, Леня... – полковник словно бы и не слышал слов чечена. – Обмен будет только равноценный...

Мовсаев раздраженно отключил телефон и крикнул караульного.

– Уведите...

Я вида не показывал, как расстроен сообщением. И очень боялся, что на прогулке станет что-то известно солдатам. Стало же им известно, что готовится обмен, может кто-то и новую весть разнести. Но прогулку в этот день не проводили... И больше не проводили вообще...»

* * *

Я отложил тетрадь и встал, чтобы сходить на кухню за новой бутылкой.

– А тебе не хватит? – спросил Онуфрий.

– Не волнуйся, у меня еще есть... – отшутился я.

– Дружище, я и так уже половину твоих слов не понимаю... Язык у тебя на множество узелков, похоже, заплетается...

– Тогда сам читай, – справедливо предложил я. – Я уже устал...

– Тебе надо пить бросать...

– Брошу... Брошу пить, куплю себе хорошую машину... – я готов был в грудь себя кулаком ударить и поклясться, что так и сделаю.

– Чем тебе твой «Патрол» не нравится?

– Нравится... – сказал я с высоким пафосом. – Но это в народе не поймут... Я себе хорошую «жучку» куплю... «Десятку» или «Калину», и буду таксистом работать... Тогда и пить не потянет... Это точно...

– Да... «Патрол» только для дальних рейсов по пересеченной местности... Таких рейсов много не выпадает... – Онуфрий встал. – Пожалуй, я не буду тебе мешать уставать... У меня сегодня настроение не пьяное... Поеду-ка я домой, посмотрю, что там после обыска творится... Тебе проще, тебе только в одной комнате порядок наводить... А мне аж в трех... Домработница только послезавтра появится... А до послезавтра в таком бардаке жить – это выше моих привычек...

– Скромнее существовать надо... – дал я деловую и одновременно духовную рекомендацию, но отговаривать не стал, видел, что Онуфрий слегка не в настроении. – Выпить захочешь, приезжай... Я тебе, чесс-слово, всегда рад...

– Да... Но ты сегодня уже, кажется, не читатель. Дай мне тетрадку на ночь... На похоронах верну, обязуюсь...

– Бери... Я уже до завтра начитался...

* * *

Онуфрий ушел, а я, совершенно не испытывая при этом жалости и сочувствия, основательно отругал себя за крепкую голову – всегда завидовал людям, которые стакан жиденького вина высосут и сразу спать ложатся, да еще до кровати, случается, натуральным образом на четвереньках добираются... А тут пьешь и пьешь, как в унитаз выливаешь, и все мало... Но крепкая голова дается от природы, и сменить ее человек самостоятельно не в силах. Впрочем, не самостоятельно, кажется, тоже... Слышал я об операциях, когда руки или ноги пришивают... Вот о том, что пришивают голову, слышать не доводилось... И слава богу... На врачей надежды мало, они могут по ошибке и чужую пришить... Недавно в газете читал... В Америке женщина только родила второго сына, и на четвертый день после родов ее переводят в другое отделение и отрезают ей и руки, и ноги... И только на следующий день хватились, что операцию сделали другому человеку. Надо было проводить ампутацию женщине с похожей фамилией, у которой какая-то инфекция в гангрену перешла... А если так вот врачишки голову пересадят не ту... Нет, врачам, как и ментам, я не верю... Нашим врачам тем более...