А затем словно зарница полыхнула в его сознании. Таурину стало и жарко, и холодно одновременно, а потом… потом он уже ничего не чувствовал, ничего не слышал, ничего не видел – ни свою возлюбленную, ни Руну. Вокруг сгустилась тьма.

Дa, в этот день она погибнет – в этом Руна была уверена. Она больше ни на что не могла положиться, ей оставалось лишь упрямо доказывать врагам свою готовность сопротивляться. «Но что толку быть отважной, – подумала Руна, когда холодный ночной ветер ударил ей в лицо, – если не останется никого, кто помнил бы о моей отваге?» Да, возможно, О ней будет помнить Тир. Но враг скорее посмеется над ее смертью. Он воспримет ее попытку принять бой как повод для насмешки, а не как доказательство мужества. И Таурин ее не вспомнит. Таурин с застывшим взглядом… Таурин был мертв. Он упал, побежденный Тиром и преданный своими людьми, и от этого Руне было больно, словно это она лежала там на земле, а не этот почти незнакомый ей франк.

Но прежде чем ее ужас и отчаяние успели перерасти в ярость, Руне стало не до Таурина. Она увидела, как Тир опустил секиру, только что сразившую врага, и скрестил руки на груди, с восторгом глядя на пламя и тщетные потуги северянки спастись.

Да, она все еще сражалась – все еще или, скорее, опять. Сражалась, хотя это и было бессмысленно. Сражалась, хотя противников становилось все больше. Сражалась, хоть и верила в то, что умрет этой ночью.

Вначале Руне удалось вырваться, но когда солдаты схватили ее во второй раз, она ничего не смогла противопоставить их силе. Но они оставили ее в живых – пока что. Кто-то выхватил у нее нож, скрутил девушке руки и забросил ее себе на плечо. Приподняв голову, Руна увидела, что Гизелу постигла такая же участь, но если северянка отбивалась, отчаянно размахивая руками и ногами, то принцесса словно оцепенела. И все же, хотя она не сопротивлялась, ей тоже связали руки, прежде чем забросить на круп коня.

У Руны перехватило дыхание. Она и прежде боялась лошадей, теперь же, когда ее руки были связаны и нельзя было выпрямиться в седле, ей стало еще страшнее. А кони и сами были напуганы – по первому же приказу всадников они помчались через лес, подальше от пожара. У Руны сдавило грудь, и она подумала, что вот-вот задохнется – то ли от страха, то ли от дыма пожара, то ли от быстрой езды. И все же она продолжала дышать и не теряла сознания. Через некоторое время Руна услышала, как потрескивание пламени сменилось плеском волн.

Норманнке давно уже хотелось вернуться на берег, увидеть родные голубые волны, а теперь она была так близко к морю! Впрочем, пока что она лишь слышала шум прибоя.

«Я никогда больше не увижу моря, – подумала она. – Я умру».

Когда всадники спешились, край неба уже посветлел. Прежде чем Руну стащили с лошади, она все-таки успела увидеть море, только оно было не голубым, а черным. А потом ее столкнули на землю. Рядом с ней упала Гизела.

Пусть и не этой ночью, но Руне суждено было умереть, однако теперь она уже не верила в то, что смерть будет быстрой и безболезненной.

Время шло, а Тир все не подходил к пленницам. Сизые тучи на небе не пропускали солнечных лучей, и только море сменило цвет, став из черного темно-зеленым. Девушки сидели на берегу в зарослях осоки.

– Что он с нами сделает? – всхлипнула Гизела.

Руна не знала ответа на этот вопрос. Вначале она подумала, что Тир хочет помучить их и потому не обращает на них никакого внимания, но затем поняла, что дело не в злобе северянина, а в расчете. Пока что Тир не мог насладиться своими пленницами, вначале ему нужно было добиться преданности нового отряда. То, что солдаты предали Таурина, еще не означало, что им нравился Тир. На то, чтобы зaвоевать их расположение, требовалось время.

Близился полдень. Солнце выглянуло из-за туч, молочно-белое, словно луна, и холодное. Волны бились о скалы, их шум заглушал голос Тира. Он был из тех мужчин, что громко смеются, но тихо говорят. Руна всего один раз слышала, чтобы Тир повысил голос – это произошло в тот день, когда северянин убил ее отца и обвинил в этом ее.

Тем временем Тир объяснял солдатам, кто такая Гизела и почему ее нужно отвезти к Роллону. Таурин получил бы В награду свободу, солдаты же могли попросить нечто большее – землю. Если они последуют за Таурином, им ничего не достанется.

До этого момента Руна оставалась равнодушной, теперь же она подняла голову.

– Ты обещаешь им землю, Тир? – громко осведомилась она. – Разве не ты говорил, что мужчины созданы для меча, а не для плуга?

Тир шагнул к ней, и только сейчас Руна заметила, что его лицо обезображено новыми ранами, черными, еще не зажившими. Девушка вздрогнула от отвращения. Она убивала достаточно часто и знала, что человеческое тело бренно и за любым прекрасным ликом скрывается лишь плоть, коей уготован тлен. Но ничто не напоминало об этом столь наглядно, как лицо Тира. Руна опустила взгляд, чтобы не смотреть ему в глаза, и сжала амулет. И все же она успела заметить его ухмылку.

Какое-то время Тир стоял неподвижно, потом замахнулся и пнул Руну в живот. Девушке показалось, будто что-то у нее внутри лопнуло. Боль была настолько сильной, словно Тир всадил ей меч в солнечное сплетение. Но клинок убил бы ее, а от удара она вскоре оправилась. На ее лице выступил холодный пот.

А Тир уже отвернулся и вновь принялся уговаривать солдат, чтобы те выполнили его план. На этот раз Руна предпочла не прислушиваться к его словам.

В какой-то момент Тир закончил свою речь и тогда вновь обратил внимание на пленниц. Над землей сгустились сумерки, но поверхность воды еще поблескивала в лучах утопавшего в море солнца.

Руна приготовилась к новому удару, но на этот раз Тир, видимо, решил помучить ее словами.

Сладкоречиво, будто по-прежнему разглагольствовал перед солдатами, Тир принялся похваляться своей победой над Таурином. Он рассказывал, как ему удалось одурачить франка.

– Это оказалось довольно легко, – закончил Тур.

Увидев, как на его груди подпрыгивает кожаный мешочек, Руна вновь потянулась к своему амулету.

– Есть ли хоть один человек, которого ты не предал? – выдавила она.

– Предал… Какое мерзкое слово! – Грязная рваная одежда Тира трепетала на ветру.

– Ты желаешь, чтобы я называла тебя убийцей, а не предателем? Хочешь ты того или нет, но ты и убийца, и предатель.

– Как бы то ни было, я хитрец. – Тир принялся расхаживать туда-сюда. Он всегда делал так, когда говорил. Похоже, северянин не мог стоять на месте, когда открывал рот, И за каждым его словом следовало какое-то резкое движение. – Хитрость… Вот что главное в этом мире, – продолжил он. – Одним насилием ничего не добьешься, сила не приведет тебя к цели, зато при помощи хитрости даже самый слабый победит самого сильного. И то, что сильный оказывается слабым, а слабый – сильным, вновь доказывает, что в этом мире есть только хаос. И нет справедливости и порядка.

Руне не хотелось слушать его слова, но ее руки были связаны, и она не могла заткнуть уши.