— Ты к Павлику не имеешь отношения. Я его

растила. Если рассчитываешь жить в его семье, заранее говорю — не выйдет! Его жена тебя не примет.

— Не беспокойся! На его жилплощадь не посягаю. Даже на эту квартиру, на ее часть, не претендую. Найду себе угол. Не останусь на улице. Ведь среди людей живу. А они даже собак у себя держат.

— Я тебя тоже не гоню. Живи. Но не посягай на мою личную жизнь. Не требуй заботы и ухода. Сам говоришь, что я лишь бывшая жена. А значит, ничего общего между нами быть не может. Мы слишком разные. И я много раз пожалела, что связала свою судьбу с твоей.

— Мне жаль тебя! Но прошлое не вернуть. Иначе и я не оказался бы под забором у судьбы. Где-то просмотрел свое. И все же верю, мое от меня не потеряется. Ну, а предложеньем пожить в своей квартире, конечно, воспользуюсь. Хотя бы временно. Не думаю, что надолго это затянется. Что-то подыщу, — привез к вечеру свои пожитки и расположился в углу спальни.

Вскоре Николай получил новый паспорт, трудовую книжку, оформил пенсию. Небольшой она получилась. Если рассчитывать только на нее, то за вычетами квартплаты и всех услуг оставалось лишь на хлеб и чай. А потому пришлось снова искать работу.

Возвращаясь домой, Калягин скупо здоровался с Арпик и, ни о чем не разговаривая, шел к себе на раскладушку. Там, в одиночестве, обдумывал, куда еще попробовать устроиться?

«Может, вернуться в Сероглазку? Но к кому? Без родни, без угла делать там нечего. Была когда- то родня! Осталась одна Ольга, да и та скрипит, как старая клюка. У всех детей по очереди ночует и все на кухне, на полу, в уголке, чтобы не помешать. Иначе выгонят взашей, как собаку. Эх-х, Ольга! Рожала детей для радости. А вырастила — на горе! И никому из них нет дела, каково тебе в том углу? Ведь о смерти Бога просишь, кончину вымаливаешь себе. И это при детях, внуках! Всю жизнь для них старалась, из кожи вон лезла, себя не щадила, а что получила? Чем счастливее меня? Иль легко тебе видеть, как дети твои меж собой грызутся из-за старых избенок? И тебя попрекают тем, что не смогла отстроить хотя бы еще одну? Интересно, как они станут поминать нас с тобой, когда умрем?»

— Николай! К тебе пришли! — послышался за дверью голос Арпик, прервавший невеселые раздумья.

Калягин удивился, кто мог вспомнить о нем, да еще вечером. Спешно одевшись, встал, вышел в прихожую. Увидел молодого, рослого парня.

— Не узнали? Я с тех пор сильно вырос! Я — Максим, ваш племянник, сын Ольги! Вашей сестры. Вот приехал к вам поговорить, — переминался с ноги на ногу. — Мы в последний раз виделись, когда я еще мальчишкой был! В школе учился. Теперь уж сам сына имею. Все хотел вас навестить, — не решался сразу заговорить о причине визита.

— Ты выкладывай враз, с чем приехал? И не мели, что по мне, как родственник, соскучился. Это байки для женщин. Мне правду выложи, что точит и пригнало сюда? — глянул на Максима, усмехаясь.

— Мать ваша, помирая, оставила завещанье, в каком повелела передать ее дом вам. Чтобы, когда вернетесь, в том дому жили. Ну, пока вы в тюрьме сидели, дом моя сеструха смотрела и жила в нем. А теперь участковый прознал про ваше возвращенье и требует, чтоб сестра выметалась из избы вместе с детьми. Чтоб для вас дом освободила и привела б его в порядок!

— И что? — перебил Максима Николай, увидев, как нелегко тому говорить о причине приезда. Он заранее догадался, о чем будет просить племянник. Вспомнил, как относятся к Ольге дети и, скрутив шиш в кармане, подумал про себя: — Вот всем вам! Не обломится! Не точите зубы! Заберу к себе Ольгу. Станем с ней по-стариковски в одной избе жить! Сами!

— Ты хочешь, чтоб я его тебе отписал? — глянул на Максима, рассмеявшись.

— Ну, нет! Мы купим его у вас! Как полагается! Домишко вовсе старый, как курятник! Плюнь — рассыпется до венцов! Сплошная гниль!

— А зачем тебе такая изба? Поставьте себе новую! Чтоб детям на всю жизнь хватило!

— Так, чтоб дом строить, надо где-то жить.

— Иль у сестры не помещаетесь? Иль она не хочет углом поделиться? На что вам старая камора? Идите к ней, живите и стройтесь!

— Легко сказать — идите и живите! У всех детей больше, чем блох. Ступить негде. А и сестра в тесноте мается. И ее дом на ладан дышит. Ему уж скоро век будет. Крыша завалилась. Полы прогнили.

— А вы на что?

— Работаем все!

— Где? Детей стружите? Так на это ума не надо. А маманину избу никому не отдам и не продам. Сам в ней жить стану! А то вы родню вспоминаете, лишь когда самих припекло. До того даже имя запамятовали.

— Нет! Помнили! Всегда!

— Будет! Сказал, сам жить буду и все на том! — обрадовался Николай, что нежданно-негаданно вновь оказался хозяином дома.

Максим еще пытался уговорить Николая продать дом. Но тот отказался наотрез. И племянник, забыв о родственных чувствах, ушел не попрощавшись.

Арпик слышала весь разговор Николая с Максимом. Поняла, что человек не сегодня, так завтра уедет в Сероглазку навсегда.

«Он выживет, если не влипнет снова в какую-нибудь неприятность. Если ему повезет, поставит дом на ноги, заведет хозяйство и забудет навсегда меня и сына, и внуков. За весь месяц, что жил здесь, даже не попытался наладить хотя бы видимость семьи», — думала она.

Николай уже собирал пожитки.

— Может, внуку позвонишь? — напомнила Арпик.

— Зачем? Он обо мне знает больше, чем я сам о себе!

— А с внучкой?

— Пусть немного повзрослеют, когда перестанут верить бабьим сказкам, тогда поговорим. Ты ими сына у меня отняла! С внуками, если доживу, не получится у тебя такое!

Николай приехал в Сероглазку ранним утром. И сразу пошел в дом матери.

До боли знакомая улочка. Здесь всякий дом помнил его еще ребенком.

Вот эту калитку он всегда проскакивал на рысях. В этом дворе жил самый драчливый петух, какой хуже собаки гонял от дома всех, кто появлялся поблизости. Гонялся и за Колькой, клевался нещадно. Пока кто-то, выведенный из терпенья, не свернул задире шею.

А вот на этот забор Колька влетал от страха перед черной козой. Бодливой и злой, как сто чертей.

Здесь, в этом дворе, вместе с ровесниками воровал крыжовник. Своего полно было. Но ворованный всегда вкуснее.

В этом доме жил его друг — Толян. Мать говорила, что уехал он учиться на военного. Стал летчиком-испытателем. И, на пятом году разбился-на- смерть. Хоронили его в Сероглазке. Николай тогда был в зоне и на похороны друга приехать не мог.

Здесь — большая семья жила. Только детей — десять человек. Все повыучились, разъехались. И только стариков изредка навещают внуки.

А вот тут жила бабка. Самая вредная. Говорили, что она и в молодости была такой. Троих мужей пережила. Дети от нее убежали куда глаза глядят, едва получив паспорта. Куда они подевались, никто не знал, никому не писали, чтоб мать адрес не узнала. Но кто-то живет в этом доме и поныне. Вон из трубы дымок вьется, значит, теплится жизнь чья-то, но в радость ли она живущему здесь? — сворачивает на боковую улочку. Идет неторопливо.