– Враг, – выдохнул Буил. – Но кто он?

– Мы здесь всего второй день, – пробормотал Юайс и посмотрел на Глуму: – Послушай, ни у кого я не встречал такой способности чувствовать ложь, как у тебя. Давай сверим ощущения.

– Смуит не сказал ни слова правды, – проговорила Глума. – Он пытался дать знать о чем-то или сказать что-то, но не мог. А полуправда – та же ложь.

– Точно так, – кивнул Юайс.

– Это не Нэмхэйд, – прошептала Гаота, когда Буил отошел к краю площадки и стал звать стражу. – Не он. Я… – она сглотнула, – не могу объяснить. Я мало что знаю. Но он не такой. Не его запах, не его голос, не его… рука. Не он накладывал заклятье.

– Ты права, – мрачно пробормотал Юайс. – Но если это заклятье – не плод усилий нескольких колдунов, подобных Нэмхэйду, тогда нам придется еще труднее…

– Олс?.. – выдохнула Глума.

– Может быть, – прикрыл глаза Юайс. – А может быть, и нет. На той стороне… много колдунов.

– На той стороне? – не поняла Гаота.

– Спускаемся, – кивнул подбегающим стражникам Юайс. – У нас еще очень много дел.

Гаота шла вниз, опираясь ладонями о стену.

– Что с тобой? – положила ей руку на плечо Глума.

– Не могу, – едва вымолвила Гаота. – Когда я положила руки на виски Смуита, меня словно обморозило. Сил нет. И головная боль становится все сильнее. Как бы не упасть…

– Юайс! – окликнула защитника Глума.

– Я слышу, – обернулся Юайс. – Сейчас сделаем короткий отдых. Полежишь, отдышишься. Я сниму боль.

Он не успел. В глазах у Гаоты потемнело, едва она ступила на камень храмового двора. Потом ее куда-то несли, но недолго, потому что на лицо пролилась вода, она открыла глаза и поняла, что лежит на топчане у стены в не слишком большом зале или всего лишь просторной комнате.

– Ты как? – с тревогой спросила Глума.

– Уже хорошо, – улыбнулась Гаота. – Голова почти не болит.

– Юайс снял боль, – кивнула Глума. – Он опрашивает Калафа, скоро придет.

– Он въедливый… – прошептала Гаота.

– Зануда, – улыбнулась Глума. – Калаф предлагает нам остаться здесь вовсе, пока ты не придешь в себя.

– Зачем? – не согласилась Гаота и попыталась встать. – Я уже пришла в себя, а дышать лучше в трактире Транка. Здесь – самое плохое место. Самое плохое в городе.

– Почему? – не поняла Глума.

– Что-то печет и обдает холодом одновременно, – призналась Гаота. – Снизу печет.

– Тут ковер на полу, – нахмурилась Глума. – Большой, во всю комнату. Войлочный. На нем нет рисунка.

– Под ковром, – прошептала Гаота.

– Сейчас, – кивнула Глума, встала, подошла к двери, ухватилась за угол ковра, потянула его на себя и уже через секунду закричала во все горло:

– Юайс! Сюда!

Эгрич

Древняя и не слишком грозная цитадель Граброка стояла на берегу Дары. Река, которая разрезала город пополам с северо-запада на юго-восток, изгибалась у цитадели от ее западных к южным воротам. Но если южные ворота, выводящие всякого на древний каменный мост и мостки по соседству, были открыты, то у закрытых западных дремал стражник. Да и что это были за ворота? Узкие, тронутые ржавчиной, ведущие на такой же узкий мост, который соединял цитадель со стоявшим через реку королевским замком.

Клокс подошел к стражнику, растолкал его и велел открыть ворота. Седой ветеран не сразу понял, зачем почтенному судье следовать в замок через второй вход, если даже сам герцог выезжает через главный, что выходит на ярмарочную площадь, но судья был непреклонен, поэтому стражник недовольно закряхтел, но снял с пояса огромный ключ, поковырялся в замке, а затем и со скрипом отодвинул узкую створку, чтобы храмовый старатель исполнил свою прихоть. Клокс выбрался наружу, оценил ступени, которые вели на изогнувшийся над речкой причудливый мостик – явно же не для конного были устроены, – и пошел вперед, чтобы остановиться на самом верху. Вдоль реки дул слабый ветер, обдавая лицо приятным холодом. Солнце уже добралось до зенита и почти избавило город от теней. Громада серого замка казалась отполированной временем. Темнели гранями кровли городских усадеб. Сияли всеми цветами шатры близкого торжища. Но главным цветом города был желтый. Желтые листья на улицах. Желтые кроны облетающих лип. Желтые стены и ограды окраинных глиняных домиков, которые можно было разглядеть, стоя на высоком мосту. И не по-осеннему ослепительно-голубое небо над головой. И только сама река Дара струилась под ногами серой лентой. Шевелилась черными шнурами речной травы, сверкала манящим холодом. Клокс закрыл глаза и представил, что падает вниз и засыпает в этом холоде. Но нет, – он поправил тиару и направился к воротам в основании замковой башни, – какое там: воткнешься головой в коричневый речной песок, еще шею сломаешь. Никакого удовольствия.

В ворота, от которых почему-то воняло тиной и какой-то тухлятиной, Клоксу пришлось стучать долго. Ему даже показалось, что он слышит стон, тяжелое дыхание и даже чуть слышное рычание за ними. Впрочем, в последнем не было ничего удивительного, собаки в замке имелись. Даже в Тимпале герцог Диус был известен любовью к охоте с собаками. Доходили слухи, что случалось ему затравливать собаками бродяг, но судью Священного Двора никак нельзя было спутать с бродягой. И все же герцогу следовало бы настроить слуг на добросовестное служение; или же надо таран подгонять к воротам?

Тарана у Клокса не было, зато упрямства хватало, и он продолжал бы стучать до вечера – не возвращаться же в цитадель, – но из бойницы, локтях в тридцати над дверью, показалась голова заспанного стражника, и недовольный голос осведомился, какого демона нужно кому-то у дверей, которыми никто не пользуется?

– Судья Священного Двора Вседержателя требует аудиенции у герцога Диуса! – крикнул срывающимся от раздражения голосом Клокс. – У меня к нему безотлагательное дело!

– Ишь ты… – удивленно протянул голос. – Требует… Безотлагательное… Нет герцога в замке. Он на охоте! Вернется только после полудня.

– Полдень уже! – снова ударил ногой в ворота Клокс. – Я подожду! Открывай!

– Никак нельзя… – пробормотала голова, но перед тем, как скрыться, посоветовала: – Нет здесь хода, а если перебраться по уступочке к главным воротам, то там будет и ход, и почтение, и все остальное.

Клокс посмотрел влево и понял, о какой уступочке говорила голова. Сложенный из массивных глыб известняка фундамент замка обрывался на высоте полдюжины локтей над речным обрывом и, переходя в серую стену, оставлял косой выступ шириной меньше локтя, огибая им и башню, и последующую за ней стену. Идти по нему можно было только боком, прижавшись спиной или животом к стене.

Клокс оглянулся. Мост за спиной безмятежно горбатил узкую спину, но возвращаться не хотелось. И не из‑за недоуменного взгляда стражника и необходимости стучать в дверь, заставляя оборачиваться народ со всей площади, а из‑за самого себя. Теперь уже Клоксу не хотелось затягивать завершение этого дела, его следовало ускорить изо всех сил. Ускорить и завершить. Поэтому он перебрался через ограждение, встал на выступ, прижался спиной к согретому осенним солнцем камню и медленно двинулся к главным воротам, сожалея лишь о том времени, когда он сам еще бегал по улицам босиком и счел бы подобное приключение счастьем. Путь оказался нелегким. Места для ног хватало, но уступ имел небольшой скос наружу, вдобавок кое-где в основании стены зияли обломы, отчего пару раз Клоксу удавалось найти опору только для пяток и из‑за чего он начинал цепляться пальцами за стену, выискивая щели и выступы. Так что, добравшись до главных ворот, он взмок как после дня тяжкой работы. Тем более что только у главных ворот Клокс понял, что никакого другого способа спуститься вниз, кроме как прыгнуть с высоты в полтора человеческих роста, у него нет. Каким-то чудом судье удалось повернуться, вторым чудом – оказаться на этом же выступе на коленях, но третьего чуда не случилось, и, обдирая не только те же колени, локти и пальцы, но и подбородок, он почти упал со стены, сполз на животе по шершавым камням уж точно.