Фуинь тщательно обдумал вопрос о Жэнь Дайяне после их встречи несколько дней назад.

У него было на это время. Убийство быстро раскрыли тем способом, который он применил в начале своей карьеры, во время расследования того первого преступления в деревне семьи Гуань. Он написал об этом, его похвалили за находчивость.

В данном случае жертву, по-видимому, убили серпом (отрубленные конечности лежали рядом с трупом, неприятное зрелище, но он такое уже видел). Помощники главного судьи Вана принялись собирать все серпы в Дицзэне и в его окрестностях. Они выложили их на лугу поблизости от ульев с домашними пчелами. Собралась толпа зрителей.

Пчелы быстро закружились над серпом с остатками крови.

Это было очень эффектно.

Хозяин серпа утверждал, что невиновен, дольше большинства обвиняемых, но у судьи были опытные помощники, они умело выполняли свои обязанности, и признание было должным образом получено в ту же ночь.

Тот человек остался жив после допроса, и это хорошо. Его казнят здесь. Соседям (и детям) полезно это видеть и усвоить урок: правосудие императора может дотянуться даже до таких далеких деревень, как Дичжэн.

Они также завладели устройством для создания фальшивых денег и значительным количеством таких монет, зарытых под полом в доме жертвы. В отчете главного мирового судьи будет указано, что к этому убийству, весьма вероятно, привели ссоры между преступниками, и ему зачтется, что он раскрыл два преступления за один раз.

Когда Жэнь Дайянь вошел в управу во второй раз, вечером после признания убийцы, Фуинь настоял, чтобы они отправились в лучший из домов с певицами. По правде сказать, он не был таким уж хорошим, но в том месте, где они находились, выбирать было не из чего.

Он договорился об угощении, о ванне для них обоих, со служанками и игрой на флейтах. Он спрашивал себя, не проявит ли Дайянь беспокойства, смущения.

Он не заметил никаких признаков беспокойства. Молодой человек (он все еще был молодым) вел себя учтиво, но напряженно. Он не проявлял веселости или юмора в ту ночь (это появится позже). Он точно изложил, какой ранг хочет получить для себя и для своих людей, когда они уйдут от разбойников на болотах и поступят в армию Катая. Он ясно дал понять, что никогда не станет служить в охране отряда «Цветов и камней».

Должность Фуиня позволяла ему согласиться на все эти условия, хотя он и предложил кое-какие поправки, и Дайянь принял их, предварительно задав несколько вопросов.

Он и другие разбойники не будут сразу же призваны в армию. Они проведут некоторое время в качестве недавно назначенных телохранителей главного мирового судьи Цзинсяня. В качестве такого телохранителя начальный ранг Дайяня и плата будут эквивалентны рангу и плате военного командира сотни, он получит повышение до командира пяти сотен позже, перед новым годом, всего через несколько месяцев.

Так ему будет легче получить предложение еще более высокой должности, когда он перейдет в настоящую армию, а это было его твердым намерением, о чем он недвусмысленно заявил.

Он собирался сражаться на севере. В ту ночь он даже процитировал Фуиню старую песню «Мы должны отобрать наши реки и горы».

«Многие до сих пор так считают, – подумал Фуинь, – через столько лет после мирного договора, по которому отдали те земли за Длинной стеной».

Лично Ван Фуинь полагал, что серебро и шелк, выплаченные северу, возвращались обратно на приграничных рынках. А надежный купленный мир лучше, чем неопределенность войны. Он мог (и часто так и делал) привести в пример катастрофу у Эригайи как доказательство ущерба, нанесенного войной.

Катай времен нынешней, Двенадцатой династии просто не создан, по его мнению, для военного триумфа. Когда-то армия была реальной – и опасной – силой. Когда-то высокопоставленные гражданские чиновники умели хорошо ездить верхом, играли в поло на великолепных конях. Они умели стрелять из лука, владели мечом. Теперь бюрократы с гордостью избегали подобных подвигов. Они были толстыми и рыхлыми, демонстрировали отсутствие какой-либо военной угрозы для трона.

Большинство этих мыслей он оставил при себе в ту первую ночь.

– Конечно, для того, чтобы сражаться на севере, должна начаться война, – вот и все, что он сказал в тот вечер, слушая приятную игру на флейте и пипе и попивая вино, которое подавали в деревне Дичжэнь.

– Она начнется, – ответил Жэнь Дайянь.

Его уверенность была поразительной. Некоторые люди просто заставляют поверить им, даже когда говорят о будущем, которого не может знать ни один человек.

Они отправились на восток, в Цзянсинь, два дня спустя; они вдвоем, помощники Фуиня и шесть человек Дайяня – только что принятые на службу телохранители главного судьи Ван Фуиня.

* * *

Последние иероглифы появились под кистью Си Вэньгао, ученого и историка, и одно время первого министра Катая, тем же летом в его саду в Еньлине. Это были раздумья о различии достоинств цветущей сливы и пионов.

Эссе осталось незаконченным, когда он умер, но было напечатано, и его читали (его последние слова!) во всем Катае. Мастер Си был, по всем меркам, одним из украшений династии, фигурой, которую катайцы с гордостью могли ожидать увидеть на небесах, в небесном саду, среди великих писателей и ученых давнего прошлого империи.

Так и было, невзирая на то, что последние годы жизни он провел в ссылке, лишенный власти, запертый в Еньлине.

Битвы фракций, для мудрых людей конечно, не определяют долговременное значение историков и поэтов. В цивилизованном мире – не определяют, а Катай считал себя цивилизованным, несомненно. Стоит только посмотреть на север, на варваров, для сравнения.

Последнее эссе мастера Си посвящено искусству и природе. В нем высказывалось предположение, что цветение сливы ранней весной так утонченно прекрасно, так напоминает о хрупкости, что все слова и картины, описывающие его, кажутся грубыми и фальшивыми, каким бы искусным ни был художник или поэт.

Мужчины (и одна-две женщины, как скрупулезно отметил историк) попытались запечатлеть цветение сливы на полотне и словами, но его сущность ускользала в утонченной простоте.

Си Вэньгао позволил себе отвлечься от темы и развить мысль, что это является отражением, в каком-то смысле, самой Двенадцатой династии – империи меньших размеров, чем некоторые до нее, с менее честолюбивыми устремлениями. Одежда и украшения не такие вызывающие, фарфор и картины более тонкие, слишком категоричные утверждения теперь немного смущают.

Пионы, в отличие от слив, любят многие, хоть и не все, за их яркость, смелость… утвердительность. За то, что они являются созданной искусственно красотой, заявлением людей о том, на что они способны. Искусство в приложении к природе: прививка, дизайн, формирование аромата и цвета со всем мастерством одаренных людей, особенно в Еньлине.

Пион, по предположению Мастера Си, являлся «Царем цветов» еще во времена Девятой династии, и может сегодня считаться эхом силы и уверенности той династии до того, как ее поглотил хаос.