– И почему же ты здесь оказалась? – Старик был очень серьезен. На острове у него не было собеседников. Он не помнил, когда вот так говорил бы с кем-нибудь. Не помнил этого ощущения – когда ты слушаешь, а не вещаешь.

– Такое у меня предназначение, видимо. Меня Смертушка позвала, чтобы я всех на свете разбудила.

– И что же это значит?

– Я не знаю, – вздохнула Настя. – Я вообще мало что знаю о жизни. Большую ее часть я провела в плену – у самой себя. Только последние несколько дней и живу. Я просто передаю то, что сказала мне та женщина. Она сказала: тебя позовут на остров Смертушкин, и ты всех на свете разбудишь. Я и тогда не поняла, что это значит, и сейчас не понимаю.

– А вот я, кажется, понимаю… – Испещренное глубокими морщинами лицо Старика даже как-то ожило. – Ты именно та, которая должна войти в подземелье. К ней.

– К ней?

– К богине, которая живет в огне.

– Я готова.

* * *

Ларису трясло – так бывает во время жестокого гриппа. Хотелось, чтобы невесомое пуховое одеяло обняло тело, и чтобы стало тихо и безопасно – хотелось пережить эту негу телесной слабости где-нибудь, где за тобою по пятам ходит разве что заботливая высокооплачиваемая медсестра, а не смерть с белыми глазами, холодными и внимательными.

Тело Ларисы действовало автоматически, им управляла жажда жизни, лютый страх, что все для нее закончится вот здесь, в жарком мороке ночных джунглей.

Она старалась не отставать от Романа, который шел вперед, не давая ни минутки отдыха. И даже не пытался подать ей руку, когда они перебирались через поваленное полуистлевшее бревно или когда она чуть не поскользнулась на размокшей глине. То, что он позволил ей идти рядом, и так было великодушием с его стороны.

Лариса настолько сконцентрировалась на том, чтобы не упасть, не отстать, что перестала замечать бег времени, она могла только констатировать, что синие сумерки перетекли в тяжелую экваториальную ночь. Наконец Роман остановился у какого-то дерева и сказал:

– Всё. Нам надо передохнуть.

В голове гудело, хотелось пить, она провела рукой по ноге и поняла, что разодрала ее до мяса. Но неподвижность все равно показалась спасительной. Привалившись спиной к древесному стволу, Лариса закрыла глаза и просидела так несколько минут, а может быть, несколько часов. Когда веки перестали быть свинцовыми, она смогла сфокусировать взгляд на перепачканном глиной лице своего спасителя.

Роман чувствовал себя не лучше. Наконец он нашел в себе силы подняться и размять затекшие плечи.

– Как ты думаешь, почему другие остались в клетке? – спросила Лариса.

На самом деле, ей было страшно, что Роман оставит ее здесь, в лесу, одну. Она была плохой спутницей, слабой. Там, в клетке, она могла хотя бы помешать ему – поднять крик, сорвать его побег. Лариса была для Романа опасна, а значит, он был вынужден с ней считаться. Теперь же его ничего не держало. Лариса привыкла быть для мужчин подарком, примириться с тем, что ты обуза, было нелегко.

– Что? – рассеянно переспросил Роман. Он как будто забыл о ее существовании и только сейчас заметил, что находится в лесу не один.

– Ну, остальные… Они же были с нами. Они видели, что мы уходим. Почему не пошли следом? Почему остались в клетке?

– Я не знаю… Может быть, у них нет сил. А может быть, они знают что-то, чего не знаем мы…

Он осмотрелся по сторонам, метнулся куда-то – у Ларисы не было сил следовать за ним – и вернулся с подгнившим кокосовым орехом. Ловким движением расколол его о камень, сначала дал напиться Ларисе, потом припал к ореху сам. Кокосовая вода показалась ей манной небесной – разлилась по венам эликсиром бессмертия.

– Я словно сплю. У тебя нет ощущения, что все это не по-настоящему? Какой-то остров, какие-то странные люди… Это мясо… Эти разговоры…

– Я видел, как человеку отрубили голову, – мрачно сказал Роман. – Что может быть более настоящим… А ты как сюда попала?

– Случайно… Я всю жизнь будто по кругу бегала, и каждый следующий круг был шире предыдущего, но сюжет оставался одним и тем же. Словно я была рождена для того, чтобы проживать одну и ту же историю тысячи раз. И вот теперь я здесь.

– Знаешь, а ведь я хотел здесь оказаться. То есть, если бы я знал, что тут происходит, я бы никогда… Но была череда каких-то неслучайных случайностей. Мне в руки попала странная книга. У меня и времени-то читать никогда не было, но тут увлекся. В книге была карта. И вот… – Он развел руками.

– Что же мы будем делать? Пойдем дальше и попробуем найти какой-нибудь пляж? Спрячемся и будем ждать корабль?

– Я думаю, нам стоит провести ночь здесь. Глупо идти по лесу в темноте.

Они немного помолчали. Лариса была мастерицей легких светских бесед, это была ее священная сиддха. Она всегда гордилась тем, что может и мертвого разговорить. Особенно мужчину. Она могла «считать» с любого мужчины настроение и мгновенно подстроиться – сказать именно то, что он желает в данный момент услышать. Наверное, это и позволило ей столько лет держаться на плаву. Москва – жестокий город. Особенно он беспощаден к стареющим красавицам вроде нее. Но талант произнести нужные слова в нужный момент ценится намного дороже юности и свежести.

Но сейчас все слова исчезли, испарились из ее головы.

– В Книге Апокалипсиса говорится, что настанет день – и все мертвые поднимутся из земли. Я долго об этом думал. Что это могло бы означать? – вдруг ни с того ни с сего спросил Роман.

– Человек человеку – волк, – неловко пошутила она.

– Нет, ну, правда! Как мертвые могут подняться?

– Нельзя же так серьезно всё воспринимать. Это просто сказка.

– Не бывает просто сказок, в том-то и дело. Каждая сказка что-то значит. Это шифр! Как карта, на которой указано, где зарыт клад. Об этом еще Фрейд писал, начитавшийся Платона.

– Про Фрейда я знаю только…

– Да на тебя стоит мельком взглянуть, и сразу понятно, что именно ты знаешь про Фрейда, – перебил ее Роман. – Я таких, как ты, в Москве много встречал.

– Таких – это каких же? – Лариса, кажется, впервые ему улыбнулась. Как и все эгоистки, она воспринимала чужое внимание как целительный бальзам.

– Таких, – упрямо повторил он. – Так вот, это может означать то, что однажды утром все люди проснутся и вспомнят про себя всё-всё. Как они рождались сотни раз, как кого-то любили, как убивали и умирали. И наступит вавилонское столпотворение, это и будет апокалипсис.

– Глубокомысленно, – хмыкнула Лариса. – Но знаешь, мне кажется, мы этого не увидим.

* * *

Настя сидела на циновке, сплетенной из высушенных пальмовых листьев. Перед ней стояло деревянное блюдо с самыми лучшими деликатесами, какие только можно было найти на этом острове. Сочащиеся оранжевым соком неведомые фрукты, ломтики свежевыловленного тунца, присыпанные пряностями, самодельные конфеты из дробленых орехов и кокосового масла. Эта трапеза была похожа на пир из «Тысячи и одной ночи», но аппетита у Насти не было. За прошедшие дни она так и не привыкла к своему новому состоянию – много лет она жила как в тумане и вдруг пробудилась, увидела мир во всей его яркости и полноте. На периферии ее сознания даже мелькнула мысль: как было бы здорово хотя бы на денек вернуться в Москву вот такой просветленной способной реагировать на мир. Тогда она смогла бы хоть раз в жизни поговорить по душам с матерью, купить самую дорогую коробку швейцарского шоколада и отнести ее своему лечащему психиатру, и Настина внезапная адекватность стала бы важной звездочкой на его карьерном фюзеляже. Но сожаления и грусти не было. Настино предназначение – быть обрученной с вечностью и сотворить смерть. Для тех, кого череда неслучайных случайностей собрала под одним клочком блеклого экваториального неба.