Остров Святой Елены — затерянный в Атлантике клочок земли в 2000 км к западу от Африки и 4000 км к востоку от Южной Америки. Он расположен так далеко, что почти всегда оставался необитаемым. Лишь изредка приставали к нему корабли, чтобы пополнить запасы пресной воды да починить корпус. Именно туда британцы сослали Наполеона после его поражения под Ватерлоо в октябре 1815 года. Там он и умер шесть лет спустя. Первоначально его доктор заподозрил рак желудка, но во время эксгумации тела Наполеона в 1840 году обнаружилось, что оно слишком хорошо сохранилось, что было симптомом отравления мышьяком. В XX веке при исследовании образца его волос также был выявлен ненормально высокий уровень содержания этого яда. А когда в 1980-х выяснилось, что стены его сырой комнатушки на острове Святой Елены были оклеены зелеными обоями, окрашенными в зелень Шееле, пошли слухи о том, что британцы намеренно отравили своего непростого пленника.

В 1775 году шведский ученый Карл Вильгельм Шееле, экспериментируя с мышьяком, получил соединение под названием гидроарсенид меди. Он мгновенно оценил, что получившийся зеленый пигмент — пусть и слегка грязновато-горохового оттенка — обладает изрядным коммерческим потенциалом для отраслей, задыхавшихся без зеленых красителей и красок[569]. Производство нового пигмента началось незамедлительно, и мир буквально влюбился в него. Его использовали для окраски набивных тканей и обоев, искусственных цветов, бумаги и плательных тканей, в живописи и даже в кондитерской промышленности. Охочий до любых инноваций Дж. М. У. Тёрнер использовал этот пигмент в своих масляных зарисовках Гилдфорда в 1805 году[570]. Вернувшись домой из Италии в 1845 году, Чарльз Диккенс загорелся идеей перекрасить весь дом в новый модный оттенок (к счастью, жена уговорила его отказаться от этой затеи)[571].

Считается, что к 1858 году около 100 кв. миль обоев, окрашенных гидроарсенидом меди, украшали стены британских домов, отелей, больниц и залов ожидания железнодорожных вокзалов. А к 1863 году, по оценкам The Times, от 500 до 700 тонн зелени Шееле ежегодно производилось только в Британии в погоне за галопирующим спросом.

Когда показалось, что этот аппетит к зелени не насытить уже никогда, появились первые настораживающие слухи, а вскоре цепочка странных смертей всерьез обеспокоила любителей этого цвета. Здоровье 19-летней Матильды Шёрер, 18 месяцев проработавшей на производстве искусственных цветов, начало резко ухудшаться. Она страдала от головокружений, тошноты, диареи, высыпаний на коже и апатии — и скончалась в ноябре 1861 года. В другом случае маленькая девочка умерла, проглотив зеленый порошок, которым была обсыпана искусственная виноградная гроздь[572].

После череды смертей, сопровождавшихся похожими симптомами, доктора и ученые подвергли исследованиям все потребительские продукты зеленого цвета. Статья, опубликованная в 1871 году в British Medical Journal, отмечала, что зеленые обои есть в домах любого уровня — «от дворцов до хижин»; в образце такой бумаги площадью в шесть дюймов (ок. 40 кв. см) содержится количество мышьяка, достаточное для того, чтобы отравить двоих взрослых[573]. Джордж Оуэн Риис, врач в лондонской больнице имени Гая, подозревал, что один из его пациентов был отравлен через ситцевый балдахин над кроватью. Углубившись в исследования, в 1877 году он, к своему ужасу, обнаружил, что «некоторые муслиновые ткани прекрасного светло-зеленого тона», которые используют для пошива дамского платья, содержат более 60 гран[574] различных соединений мышьяка на каждый квадратный ярд. «Только представьте, сэр, — писал он в The Times, — какова должны быть атмосфера в бальном зале, в котором развевающиеся в танце юбки беспрерывно насыщают воздух ядовитым мышьяком!»[575]

Шееле с самого начала знал о том, что пигмент, названный его именем, содержит смертельный яд: он писал об этом своему другу в 1777 году и добавлял, что другая его главная забота — чтобы кто-нибудь не опередил его, присвоив все почести (и прибыль) от открытия[576]. Владелец фабрики Zuber & Cie в Мулхаус писал некоему профессору в 1870 году о том, что этот пигмент, «такой прекрасный и яркий», теперь поставляется в слишком малых количествах. «Стремление запретить даже малейшие следы мышьяка в бумаге заходит слишком далеко, — продолжал фабрикант, — это наносит бизнесу несправедливый и напрасный урон»[577]. Общественность, похоже, дружно с этим согласилась, и никаких законов, запрещающих использование зелени Шееле, так и не было принято. Сейчас это выглядит странным, но нужно учитывать, что в те времена мышьяк и связанные с ним опасности воспринимались более сдержанно. Даже после массового отравления в 1858 году, когда пакет порошка белого мышьяка перепутали с сахарной пудрой и добавили в партию мятных леденцов в Брэтфорде, потребовалось довольно много времени, чтобы сформировалась идея ограничить поставки мышьяка и снабдить упаковки с ним предупреждающими знаками[578].

Либеральное отношение XIX века к ядовитым субстанциям неожиданно нашло поддержку и в наше время — исследователи Итальянского национального института ядерной физики в 2008 году положили конец спорам о причине смерти Наполеона. Они проверили другие образцы волос императора, собранные в разное время его жизни, и обнаружили, что уровень содержания мышьяка в них оставался относительно стабильным. Этот уровень, конечно, был очень высок по теперешним стандартам, но совершенно нормален по меркам того времени[579].

Читая трактаты и справочники художников древности, тяжело отделаться от мысли о том, что создание прекрасных и долговечных произведений искусства тогда зачастую было сродни сизифову труду. Пигменты почти постоянно капризничали, вступая в реакции с другими красителями или меняя со временем цвет, как ярь-медянка (см. здесь); они были либо откровенно опасными для жизни, как опермент (см. здесь) и свинцовые белила (см. здесь), либо невероятно дорогими или труднодоступными, как ультрамарин (см. здесь). Таким образом, если бы нашелся совершенно стабильный краситель, запасы которого были бы относительно велики, да еще и цвет его приходился на ту часть спектра, выбор в которой был бы небогат, такой пигмент пользовался бы бешеным спросом. Однако пример глауконита говорит о том, что все не так просто.