Теперь несколько теней, чтобы обозначить скулы. Остается рот. Рисуя очертания губ, Ребекка вспомнила их вкус, вспомнила, как они прижимались к ее губам, и жаркая волна страсти захлестнула ее. Кисть выпала из рук Ребекки, и она тихонько вскрикнула.

– Что случилось? – встревоженно спросил Кеннет.

– Ничего… просто не туда наложила мазок.

Вытерев о тряпку взмокшие ладони, Ребекка подняла кисть и снова принялась за рот, вспоминая, как он прижимался к ее губам, ее шее, скользя по ней все ниже…

Ребекка почувствовала, что ее рука дрожит.

Решив вернуться к губам тогда, когда воспоминания о его жарких поцелуях несколько притупятся, Ребекка сосредоточила все внимание на руке, покоившейся на спинке дивана. Белое полотно облегало руку, подчеркивая игру мускулов. Чуть побольше теней, и она сумеет передать их рельефность на холсте. Закончив руку, Ребекка задумалась, как лучше нарисовать рубашку, обтягивающую его могучий торс.

Ребекка мысленно прижалась к Кеннету, всем телом ощутив силу его упругих мускулов. Грудь ее напряглась и заныла.

Она опустила глаза, облизывая пересохшие губы. Она была наедине с мужчиной, пристально изучала его тело и в этой напряженной тишине не могла избавиться от навязчивых соблазнительных мыслей. Неужели он не чувствует ее состояния, не чувствует, какие флюиды исходят от нее? Конечно же, он все понимает, разделяет ее волнение. Воздух, казалось, был пропитан самой любовью. Ребекка не смела взглянуть Кеннету в лицо, боясь, что ее глаза выдадут ее с головой.

Художница перевела взгляд на ноги Кеннета, отметив про себя, как красиво кожаные бриджи подчеркивают его стройные бедра. И снова беспокойные мысли прервали ее работу. Нет, она явно не сможет работать над нижней частью его туловища; придется отложить ее до следующего раза. Лучше она снова займется его рукой, а потом примется за Грей-Гаста.

Приказав себе мыслить как художник, а не как женщина, Ребекка возобновила работу над портретом. Взгляд ее переходил с Кеннета на холст и обратно. Изображение рук давалось так же трудно, как и лицо. Крепкие запястья, широкая ладонь; указательный палец, почесывающий кота за ухом, такой нежный и чувственный. Этот жест Кеннета напомнил ей, как его рука ласкала ее, какое тепло от нее исходило. Вот его ладонь касается ее груди…

Проклятие! Сколько можно об этом думать? Почему она не в состоянии отогнать непрошеные мысли?

Сколько Ребекка ни убеждала себя сосредоточиться на портрете, результат был один: она всем телом ощущала присутствие Кеннета, и волнение ее нарастало.

– Что-нибудь не так? – спросил он, очевидно, почувствовав ее состояние.

– Пожалуйста, немного спустите левую руку вниз, – быстро попросила Ребекка, надеясь, что он не заметил ее смущения.

Облизав пересохшие губы, она снова взялась за руку, лежавшую на спинке дивана. Эта рука обнимала ее бедра, прижимала к своему телу, воспламеняла кровь, заставляла таять…

С глухим стоном Ребекка положила палитру на стол.

– Достаточно на сегодня, – сказала она. – Давайте пить чай, а потом приступим к уроку.

– Прекрасно. Я уже устал сидеть.

Кеннет встал и потянулся. Завороженная, Ребекка смотрела на его мощное, гибкое тело. Можно считать, что она уже помолвлена с этим мужчиной. Завтра в газетах появятся объявления, возвещающие всему миру, что теперь они будут до конца своих дней делить одну постель.

Ребекка быстро отвела взгляд и, взяв тряпку, принялась вытирать кисти. Как хорошо, что портрет почти готов, иначе она долго не выдержит этих мук. Надо принести в мастерскую ведро с холодной водой, чтобы время от времени окатывать себя.

Кеннет был рад, что Ребекка прервала сеанс, и еще больше радовался тому, что она находилась далеко от него, кипятя воду и заваривая чай. Ему всегда было трудно долго сидеть неподвижно, наблюдая за Ребеккой и восхищаясь ею. Сегодня же это было просто невыносимо. Он никак не мог отделаться от воспоминаний, как восхитительна она была в платье цвета янтаря, и в голову невольно лезли мысли о том, как она будет смотреться без него.

После чая Кеннет стал собираться с силами, готовясь к уроку. Он уже успел возненавидеть эти уроки, так как чувствовал себя на них полной бездарностью. За это время он ничуть не продвинулся в обучении, и ему стало казаться, что он никогда не сдвинется с мертвой точки.

Дело было вовсе не в Ребекке: она была хорошей учительницей, спокойной, внимательной, всегда готовой прийти на помощь. Она никогда не иронизировала, видя его безуспешные попытки. Все дело было в нем самом.

Ему никак не удавалась голова греческого бога. Предположительно это был Зевс, лицо которого светилось мудростью и всепониманием. Он выбрал его не без умысла, так как ему всегда хорошо удавалось показать на рисунке форму головы и выражение лица натурщика. Сейчас же эта голова вызывала у него только отвращение.

Ребекка старательно смешала краски и усадила Кеннета за мольберт.

Теперь Кеннет трудился над другой картиной. Ребекка тихо сидела за рабочим столом, растирая пигменты. Покончив с работой, она поднялась и подошла к Кеннету посмотреть на его успехи.

– Тени на кубке должны быть более насыщенными, что сделает его форму более выпуклой, – подсказала она, внимательно изучив его работу, – а световой эффект должен быть мягче. Тем самым вы сумеете показать, что кубок сделан из бронзы.

Кеннет понимал, что Ребекка совершенно права. Ему всегда удавалось передать свойства предметов, когда он работал с акварелью. Почему же у него ничего не получается с маслом?

– Все придет со временем, Кеннет, – успокоила его художница, заметив, что он расстроен. – Не надо принимать все так близко к сердцу.

Ее сочувствие стало для Кеннета последней каплей, переполнившей чашу терпения. С внезапной яростью он запустил кистью в холст, заляпав его пятнами краски.

– Мне жизни не хватит научиться этому! – воскликнул он в отчаянии.

Ребекка нахмурилась.

– У вас получается не так уж и плохо, – сказала она.

– Но и не хорошо. Мне никогда не освоить живопись.

Кеннет отбросил палитру и стал мерить мастерскую крупными шагами. Его переполняла такая злость, что, если бы не присутствие Ребекки, он бы окончательно взворвался и стал крушить все, что под руку попадется.

– У меня не получается, Ребекка, и никогда не получится. Краски не ложатся так, как мне бы того хотелось. Я понимаю, как все должно быть, но, когда беру кисть в руки, будто кто-то подталкивает меня под локоть. – Кеннет повернулся и указал на мольберт. – Вы же видите, что я только напрасно трачу ваше время, холст и краски. Все плоско, невыразительно, никчемно. Господи, за что мне такая мука?

Кеннет направился к двери, когда услышал за спиной голос Ребекки:

– Урок еще не закончен.

– Закончен, и больше никаких уроков. – Кеннет взялся за ручку двери. – Мне очень жаль, Ребекка. Я благодарен вам за то, что вы не пожалели времени для меня, но, как видно, это напрасная затея.