— Итак, вы начали их путать. И вы много пили.

— А вы меня об этом раньше не спрашивали?

— Мы можем перекрутить кассету назад.

— Нет, я вам верю, просто… так вот, Ла была хорошей девочкой. Она, конечно, совершала ошибки. Но нам всем это свойственно. Но в целом и общем я всегда знал, что она хорошая девочка, и я очень ее любил.

— Я понял, что вы хотели сказать.

— Вы не возражаете, если я задам вопрос? Мне кажется, что наш разговор…

— Да?

— Временами он не похож на проверку моих ментальных способностей. У меня такое ощущение, что здесь кроется что-то еще.

— Мне необходимо выяснить, насколько хорошо вы помните детали вашей прошлой жизни, определить вашу систему ценностей, присущую вам способность отделять хорошее от плохого.

— Присущую мне способность…

— Отделять хорошее от плохого.

— Так, значит, мы говорим об этом. Значит, мы не выражаем сомнений в том, что эта самая способность мне или кому-то еще вообще присуща.

— Сомнения по поводу моральной позиции, которую вы занимаете, являются первым знаком того, что вы способны отличать одну систему ценностей от другой.

— Простите, но мне не хотелось бы сейчас пускаться в спор по этому поводу. Я просто хочу выбраться к чертям отсюда. Я хочу проехать на автобусе. Я хочу перекусить в «Сиззлере» или пойти в кино. Я просто хочу заняться ничегонеделанием.

— Любопытные предпочтения.

— Я шучу. Я люблю шутить, это часть моей системы моральных ценностей. Это означает, что я не воспринимаю мою систему моральных ценностей слишком серьезно. Я и чужую систему моральных ценностей не…

— Понятно.

— Не могу поверить, что вы это сказали.

— Я задам вам еще несколько вопросов, и мы закончим.

— Вам понятно. Как будто вам все абсолютно ясно про меня, кто я такой и что значила моя жизнь. Даже я сам не ясен самому себе. Я даже не знаю, где я был и где не был.

— Я постараюсь вас больше не пугать.

— Я не боюсь, просто я хочу выбраться из Оклахомы. У меня никогда не было ни малейшего намерения здесь находиться. Зачем, черт возьми, Ла меня сюда притащила?

— Так вы можете отделить хорошее от плохого?

— У меня есть определенные стандарты, которыми я руководствуюсь, чтобы отделить хорошее от плохого, но это достаточно неопределенные стандарты, к тому же мне не нравится судить, судить других людей. Хотя мне свойственно судить самого себя, и в этом я довольно жесток.

— Вы считаете себя хорошим человеком?

— Я никогда об этом не думал.

— Как вы думаете, какие поступки могли бы вас превратить из хорошего человека в плохого? Скажем, как насчет убийства?

— То есть, если бы я убил кого-то, был бы я плохим человеком?

— Вы считали бы себя плохим человеком?

— Да, полагаю, что так. Конечно, следовало бы принять во внимание причины, по которым я убил, убил кого-то, но в целом… Хотя даже причины не сыграли бы большой роли, если бы только это не была самооборона, но вообще я пацифист. Я считаю, что убивать — это грех, я даже против эвтаназии. Я верю в священность жизни, единственная вещь на Земле, которая чего-то стоит, — это сама жизнь. А не нефть, деньги, акции или накопленные воздушные мили.

— А как насчет воровства? Или, например, физического насилия?

— Я считаю, все преступления, направленные на разрушение цельности индивида и его частной жизни, являются аморальными. И я не имею в виду только простые преступления по типу стукнуть кого-нибудь бейсбольной битой по голове и украсть его кошелек, но также и, например… обмануть кого-либо. Сказать кому-нибудь: «Отдайте мне ваши деньги, и Бог будет любить вас за это» — или: «Отдайте мне ваши деньги, а наша политическая партия позаботится о вас, о маленьком человеке». Тогда как на самом деле этим политическим партиям не нужны ни маленькие, ни большие люди. Их волнуют только они сами.

— А как насчет преступлений против детей, мистер Риордан?

— Они преследуют только свои интересы, думают только о себе. Это так же аморально, как ударить кого-нибудь по голове… но дети? Дети это совсем другое дело.

— Какие преступления против детей вы сочли бы аморальными, мистер Риордан?

— Это совсем другая история. Мы ведь все дети, на самом деле я не знаю, где проходит черта, отделяющая детей от взрослых, иногда, например, Ла… были моменты, когда не Ла была ребенком в нашем доме, а я превращался в него. Особенно после возвращения ее матери.

— К примеру, сексуальные преступления. Вы считаете, что это аморально или неправильно — заниматься сексом с ребенком?

— Что это, у меня странное ощущение, такое ощущение, что меня показывают в вечерних новостях по черно-белому телевизору, и кругом все слышать не слышали о цветном телеэкране, не говоря уже о цифровых технологиях.

— Так, значит, вы не можете провести черту между тем, что составляет преступление против ребенка, и тем, что считается абсолютно нормальным воспитанием и уходом за детьми?

— Я не считаю, что взрослые должны заниматься сексом с детьми. Вы на это намекаете? У меня нет желания вовлекаться в подобную дискуссию. Меня ведь уже об этом спрашивали. Подождите, это ведь были не вы?

— Нет, это был не я. В каком случае, на ваш взгляд, имеет место сексуальное преступление против ребенка? Может, когда вы гладите ребенка по спине? Или поцелуй на ночь? Или когда вы проверяете гениталии ребенка в ванной, чтобы убедиться, скажем, нет ли у него каких-нибудь отклонений?»

— Это похоже на вопросы типа: «Как часто вы бьете свою жену? Как часто вы проверяете гениталии ребенка в ванной?»

— А как насчет бесконтактных способов насилия над личностью? Скажем, грубые слова, употребляемые по отношению к ребенку. Или слова, обращенные к другим, но в пределах слышимости ребенка. Например, когда вы называете ее мать сукой, шлюхой или проституткой? Как насчет чисто вербального насилия, мистер Риордан? Как насчет слов?

— Слов… Конечно. Слова — это преступление. Могут быть преступлением.

— У меня есть еще один вопрос, мистер Риордан. Извините, если наш разговор вам неприятен.

— Я имею в виду слова, которые вы произносите, слова, которые произношу я, слова, которые я никогда не произносил, когда я был, а где я был?..

— Это простой вопрос. Вы готовы к простому вопросу, мистер Риордан?

— Все слова, которые я не произносил, когда меня там не было, чтобы их произнести, и все слова, которые я мог бы произнести, если бы я там был, чтобы их произнести.

— Вы не можете припомнить какие-либо преступления, которые вы могли или не могли совершить до вашей болезни, которые можно было бы классифицировать как преступления против детей?