Но гостинцы, по мнению Белякова, оказались неважнецкие, ерундовые, можно сказать.

«Эх! Разве женщинам такое надо?! Нет чтоб взять полусладкого шампанского бутылочку, и фруктов, и шоколада, а еще красной рыбки. А этот купил одни пюре да йогурты. До чего ж чудная теперь молодежь пошла. Все у них не по-людски как-то! Ладно, ну их. Пусть живут, как хотят…»

При выходе из магазина налетевший порыв ветра сорвал кепку с головы Белякова, и он, оставив тяжелые пакеты с продуктами, бросился ее догонять. Вернувшись назад, он уложил покупки в багажник и завел машину. Казалось, ветер раскачивает даже тяжелый джип. По лобовому стеклу чиркнул полиэтиленовый пакет и, покружив в воздухе, вместе со всем прочим мусором полетел дальше по обезлюдевшей улице.

Михаил уже уехал.

«Вечером опять электричества не будет, надо бы за керосином и свечками в хозяйственный заехать… – прикидывал Беляков. – Потом заправиться и…»

Он никак не мог вспомнить, что еще хотел сделать. От завывания ветра на душе стало неуютно и тревожно. Как будто что-то вот-вот должно случиться. Может, поэтому, добравшись до Момырей, Беляков нисколько не удивился, заметив пролом в железном заборе и гигантское поваленное дерево. На краю березняка, примыкавшего к Марининому участку, росла старая береза с раздвоенным стволом, которая давно высохла и в непогоду, угрожающе раскачиваясь, скрипела.

«Надо бы спилить… – всякий раз, глядя на нее, по-хозяйски думал Беляков. – А ну как упадет, а рядом электрокабель».

И вот теперь, обломившись в той части, где раздваивался ствол, береза наконец рухнула, подмяв под себя пару пролетов дорогого железного забора, столбы, а возможно, что-то еще, что Сергеич не разглядел. Он поспешно закрыл машину и, позвав Чару, направился к пролому:

«Может, помощь нужна?»

А еще, если признаться, Глеба Сергеича разбирало любопытство: как там на участке за высоким забором? Ну, то, что дом большой, кирпичный, двухэтажный, – это ясно. Что поодаль от дома банька стоит, аккурат на березняк смотрит – тоже. Еще вроде гараж имеется…

Пройдя в пролом, Беляков сразу обратил внимание, что, падая, береза задела крышу бани. Кое-где погнулись и громыхали на ветру листы металлочерепицы. Он окликнул Михаила, тот наверняка уже вернулся, но никто ему не ответил.

По широкой дорожке, выложенной тротуарной плиткой, «точно по проспекту», Сергеич пошел к дому. За ним, принюхиваясь, семенила Чара. Участок был большой, но бестолковый: «Оно и понятно, никто не живет! Вот люди! Понастроили, а не пользуются».

Миновав военного вида конструкцию из швеллера («навес для мангала у них, что ль, такой?»), он приблизился к крыльцу и постучал. Ответа не последовало.

«Если этим входом не пользуются, наверное, где-то есть другой», – решил он и двинулся дальше, вплотную к стене дома.

Проходя под окнами, Сергеич остановился – ему послышался голос. Он был жалобный, тоненький, будто детский. «Должно быть, ветер, откуда здесь ребенку взяться?»

Но спустя мгновение до него снова донесся тот же голосок, уже громче и отчетливей:

– Простите, я не смогу это съесть… Мама дома мне никогда этого не дает.

– Ты не дома! Жри и не выпендривайся, иначе сделаю тебе укол! – с раздражением перебил его уже другой голос, взрослый. Это говорила девица, приехавшая с Михаилом, Беляков ее узнал.

– Но тогда у меня будет приступ, аллергия, – жалобно ответил ребенок.

– А в лоб не хочешь получить! – истошно взвизгнула девица. – Миха! Иди и корми этого говнюка сам! Тоже мне, устроился – сам пиво хлещет, а я пацана стереги.

От ее слов у Глеба Сергеича вытянулось лицо, секунду-другую он в раздумье постоял под окном, потом медленно развернулся, подал знак собаке и, ступая как можно тише, зашагал прочь.

В голове у него будто что-то щелкнуло. И как-то сразу все срослось, нашло свое объяснение. И то, что Чара, сделав стойку, залаяла на багажник «Тойоты», когда они ее толкали. Ведь она собака служебная, зазря брехать не будет. Значит, человека учуяла (старый дурак, он тогда ее еще ругать вздумал!). Но в салоне автомобиля, кроме парня и девки, никого больше не было, а если так, то получается, что ребенка везли В БАГАЖНИКЕ! И в супермаркете парень купил вовсе не гостинцы для подруги, а йогурты и банки с детским питанием!

Вернувшись к себе, Беляков порылся в старой телефонной книжке, взял мобильный и набрал номер:

– Это Беляков тебя беспокоит… Помнишь еще? Ну и как она, служба государева?

Подмосковье. Наши дни

В начале пятого на проспекте Королева было довольно оживленно, хотя основной автомобильный поток еще не сошел на подмосковный город, машин на улицах прибывало. На парковке у супермаркета, по обыкновению, царила неразбериха. Бледно-серый «Рено Логан», неприметный, как и все конторское, Валерий Петрович увидел не сразу. Присекин сидел на заднем сиденье, обложенный разнообразными гаджетами. Впереди же разместились его сотрудники, молодые, хрестоматийно одинаковые, они синхронно кивнули Торопко, как только он открыл дверь.

Полковник протянул ему руку. Они не виделись года четыре, но за это время Присекин совсем не изменился: то же спокойное, невозмутимое лицо, те же глаза, внимательные, цепкие. Возможно, лишь седины на висках прибавилось.

– Приветствую… – коротко бросил полковник, он говорил по телефону, вернее, по одному из телефонов, и едва слышно сказал: – Подожди, я быстро…

«Все до боли знакомо», – подумал Торопко, у которого в последние годы службы развилось нечто вроде аллергии на телефонные звонки.

Разговор по типу «да-да, нет-нет, исполняй» длился не дольше минуты.

Нажав отбой, полковник отложил мобильный и посмотрел на гостя с торжествующей улыбкой:

– Ну, Валер… выдохни! Нашли мы мальчика.

– Что? – переспросил Торопко, ему показалось, что он ослышался.

– Дениса мы вашего нашли. Скажу сразу – с ним все в порядке, скоро сюда доставят. Там психолог работал и подтвердил, что ребенок в норме, – предвидя возможные вопросы, поспешил объяснить Присекин. Говорил он спокойно, без эмоций, в своей обычной манере, как будто речь шла о покупке кефира в гастрономе, – мальчик разумный, сразу назвал свою фамилию, точный адрес, сказал, как зовут маму, что хочет домой.

Ошеломленный Торопко молчал. Услышанное просто в голове не укладывалось! Он издал короткий смешок:

– Не понял, как же вы это… Чудеса… – Ничего более вразумительного он сказать не мог. На лице бывшего опера отразилась целая буря чувств.

Собеседник его, будто ничего не замечая, так же спокойно продолжил рассказ.

Валерию Петровичу была знакома эта профессиональная невозмутимость, выкованная десятками подобных случаев причастности к чужому горю. На службе он и сам, бывало, напускал на себя эдакую равнодушную невозмутимость, но получалось далеко не всегда. А сейчас вообще все совсем по-другому – Денис не какой-то чужой парнишка.