— Ты только не перегорай, — попросил Борис.

— Больно надо! На совете я все равно докажу…

— Я тоже приду. Обязаны пустить, мы ведь вместе на эту пленку снимали!

Из школы пошли не домой, а к Оле. Борька сказал, что у нее сегодня четыре урока и она, наверно, уже дома.

— Надо же, наконец, договориться, как стыковать юго-западный лист со всей картой. Там такая каша…

— Каша… — рассеянно отозвался Федя.

— А еще… Слышь, Федь, что-то царапает меня. Почему Нилка вчера какой-то кислый был? Обратил внимание?

— Нет… не обратил. Ну, он, наверно, тоже сейчас прибежит! Узнаем…

Оля и правда оказалась дома. И сказала, что Нилка уже заходил.

— Совсем недавно. И опять ушел… Ох, он зареванный такой. Говорит, родители опять в Штаты засобирались.

Еще не легче! Сразу почти забылся скандал с Дим-Толем.

— А может, снова передумают? — беспомощно понадеялся Федя. И понимал: нет, не передумают.

Пока сидели, горевали, рассуждали про свалившуюся беду, опять появился Нилка. Насупленный и будто виноватый.

— Что, правда? — тихо опросил Борис.

— Это все мама… Говорит: "Вы с ума с'сошли! Все бумаги оформлены, это единственный с'случай в жизни…"

— А… папа? — осторожно спросила Оля.

— А он… он маму жалеет. И еще тут, как назло, музей с'согласился взять в свои фонды прадедушкину коллекцию. Мама говорит: "Теперь тебя даже эти с'стекляшки не держат…" Но папа все равно не хочет. А она: "Почему мы должны маяться в этой нищей и бестолковой с'стране?.."

"Потому что наша", — подумал Федя. Но промолчал. Нилке-то какой прок от этих слов.

Борис грустно заметил:

— А тебя, значит, и не спрашивают.

— Меня как раз спрашивают: "С кем ты будешь, если разъедемся?.."

"Знакомо", — подумал Федя.

Нилка сидел у стола. Он лег на стол головой и тихонько заплакал. Открыто так, не стесняясь. Его успокоили, как могли. И разошлись. Ох и тошно было…

На утро в школе Флора Вениаминовна сказала Феде:

— Зачем уж так сразу — на школьный совет? Завтра будет классный час, давай на нем и разберемся. Пригласим Дмитрия Анатольевича, Ольга Афанасьевна тоже собиралась зайти.

Федя пожал плечами. Теперь ему было почти все равно. Сверлило одно: "Нилка… Нилка… Неужели уедет?"

К концу уроков разболелась голова. Борис проводил его домой, а сам отправился к Оле. Оттуда они позвонили уже под вечер. Сказали, что Нилка сегодня не приходил, а к нему идти боязно: родители там небось выясняют отношения…

— Дядя Федор, а ты-то как?

Федя был так себе. Голова болеть не перестала, температура — тридцать семь и пять. Если бы не классный час, можно было бы завтра с полным правом не пойти в школу. Но ведь решат, чего доброго, что Кроев струсил.

"А может, с утра отлежусь. Завтра ведь со второй смены".

Такое дурацкое было в школе № 4 расписание: по субботам восьмые классы учились с двух часов. Причина тут была в тесноте, нехватке кабинетов и прочих неурядицах. Народ роптал. Директор Ольга Афанасьевна и учителя уговаривали: дело, мол, временное, только на первую четверть…

Утром и в самом деле стало полегче. В середине дня, правда, опять загудела голова, но Федя терпеливо отсидел четыре урока. Классный час был пятым.

Федя понимал, что при своем "вареном" состоянии да еще при беспокойных мыслях о Нилке едва ли он сегодня сумеет крепко воевать за справедливость. Но когда все расселись, когда появились Дим-Толь и Ольга Афанасьевна, Федя опять ощутил нервное возбуждение. Жгучесть недавней обиды.

А Бориса Хлорвиниловна не пустила: "Извини, голубчик, но у нас автономия и суверенитет, а ты из другого класса… Ну и что же, что друзья! Потом все узнаешь…"

Дим-Толь, усмехаясь, устроился на задней парте. Ольга Афанасьевна села у стола.

— Ну, начнем, — вздохнула Флора Вениаминовна. — Хотела я говорить про успеваемость, да сегодня не до того. Иди, Федя, сюда, рассказывай…

И Федя вышел к доске. И сбивчиво, но с накалом поведал, что случилось позавчера. Дим-Толь при этом смотрел в темное окно. С таким лицом, будто ему хочется насвистывать.

Флора Вениаминовна прочитала Федино заявление в совет.

— Ну, времена пошли, — бросил с места Дим-Толь. — Скоро первоклассники в ООН писать будут.

— Дмитрий Анатольевич, ну зачем вы так, — укорила Ольга Афанасьевна. — Мальчик действительно имеет право, если считает, что он обижен. Давайте разберемся…

— Да в чем разбираться-то? Я его разве обвинял? — Дим-Толь разгорячился не хуже восьмиклассника. — Я сказал "утащил пленку". В том смысле, что забрал с собой. А не украл… А он в коридоре берет меня за грудки и кричит: "Кайся при всех!" Я кто ему, мальчик, да?.. И я действительно не помню, разрешал ли я ему брать пленку. Помню, что он унес, но с позволения или, так сказать, по своей инициативе, не знаю… Да мне не жалко, списанная же!

— Да в том, что ли, дело, жалко вам или нет! — вскипел Федя. — Меня теперь вором называют! По вашей милости!

— Кроев, Кроев, — сказала Хлорвиниловна.

— А чего "Кроев"? Я… официально требую извинения!

— Ну-у… — Дим-Толь поднялся. — Если так официально, тогда я тоже… Докажи, что эту пленку я тебе подарил. Есть свидетели?

— Дмитрий Анатольевич… — с улыбкой произнесла Ольга Афанасьевна.

— Нет, я официально: есть свидетели, Кроев?

"А совесть? Есть она у вас?" — чуть не сказал Федя. Но понял, что вот-вот разревется от такого подлого приема. И тогда в классе раздалось:

— Я свидетель. — И встал Гуга.

Ну уж чего-чего, а такого не ждал никто!

— Ага, я свидетель, — в тишине подтвердил Гуга. — Вы, Дмитрий Анатольевич, разговаривали с Шитиком… с Кроевым то есть в кабинете, а я в это время отодвигал от дверей куль с алебастром. Ну и весь разговор слышал. Вы говорили: "Да забирай ее, все равно это мусор". Ну, в общем, такой был смысл… Официально подтверждаю…

Опять повисла тишина. Вопросительная. Чем же, мол, теперь это кончится?

Дим-Толь иронически развел руками:

— Ну, если так… мы живем вроде бы в государстве, которое борется за звание правового. Вынужден принести Кроеву свои извинения. А засим — честь, как говорится, имею… — Усмехаясь, он сделал поклон и зашагал из класса. Все молча смотрели ему вслед. А когда вышел, загалдели — дело кончено, можно по домам.

Хлорвиниловна пыталась было угомонить "неуправляемую массу":

— Подождите! Еще вопрос об итогах сентября… А впрочем, ну вас, убирайтесь… Кроев, ты доволен?