Помирил нас Паук.

– Хватит, товарищи! – сказал он своим тихим, но таким выразительным голосом, что Петух проснулся, захлопал спросонья крыльями и завертел головой.

– Хватит, – повторил Паук. – Вы, Пес, действительно слишком уж усердно докладывали Ладе о происшествиях, имевших место в ее отсутствие. А вы, Кот злоупотребили доверчивостью и простодушием Пса. И то и другое достойно порицания. Однако благодаря этому не очень хорошему поступку Кота мы имеем мясное блюдо на нашем столе, что заслуживает похвалы. И благодарны мы должны быть Псу, осуществившему остроумный замысел Кота. Способ приобретения продукта также должен заслужить наше одобрение. И я аплодирую хитроумию Кота – ведь, как оказалось, разнообразить наш стол было весьма просто, но почему-то никто до этого раньше не додумался. Поэтому я предлагаю прекратить дуться друг на друга и на весь свет. Оба виноваты. И в то же время оба молодцы. Пожмите друг другу лапы, и давайте праздновать, а то скоро и Новый год наступит, а мы все склочничаем и свары разводим…

И вот тут обнаружилось, насколько вырос авторитет Паука за такое недолгое время. Ведь если бы с таким же предложением выступил Ворон, или Домовушка, или кто-нибудь еще, я уверен – без дополнительных разборок и разговоров не обошлось бы. А тут почти все вздохнули с облегчением. Мы с Псом пожали друг другу лапы и простили друг друга – теперь уже без затаенной злобы, – и нависшая над нашим столом тяжелая туча взаимных обид и недомолвок, ко всеобщему облегчению, рассеялась. Впрочем, один недовольный (или не очень довольный) все-таки был. Жаб, конечно. Он так любил свары, ссоры и склоки, что, лишившись приятной для себя атмосферы назревающего скандала, погрустнел. Однако очень скоро он утешился, вспомнив так развеселившую его информацию о принадлежности Домовушки к среднему полу, и почти всю ночь развлекался, обращаясь к Домовушке приблизительно так: «Домовушечко, будь так любезно, подай мне яблочко!» Или: «Домовушечко, будь добро, плесни мне еще шампанского!»

Пока Паук не сделал замечание и ему тоже.

Но Домовушка, кажется, не очень на Жаба обижался. Может быть, потому, что Жаб никогда не был ему дорог так, как был дорог я, или Пес, или даже Ворон.

Однако я отвлекся и, пожалуй, слишком много внимания уделил нашей ссоре.

Новый год надвигался все стремительней, и вот уже по телевизору звучит новогоднее поздравление, и бьют двенадцать раз куранты, и мы поднимаем бокалы (у каждого бокал своего размера, в соответствии с габаритами, Паук, например, пил из наперстка, а Рыбу капнули шампанского прямо в аквариум). Так вот, поднимаем искрящиеся наполненные бокалы и чокаемся, и пьем, и поздравляем друг друга, и даже целуемся (некоторые – прослезившись), и шумим, и радуемся – чему? То ли тому, что еще один год прошел, состарив нас на год, то ли тому, что год прожили, в общем, неплохо, следующий, может быть, проживем не хуже, а может быть, даже и лучше, или просто тому, что – праздник, а празднику надо радоваться…

Радуемся. Едим. Пьем. Грызем. Закусываем. Танцуем даже. Клюем носом. Дремлем. Болтаем всякую чушь (в подпитии). Товарищ капитан Паук посвящает Ворона в методику расследования преступлений на примере бессмертного романа Федора Михайловича Достоевского, а Ворон, не слушая его, обнимает опустевшую уже бутылку из-под шампанского и клянется в вечной любви к нему (Пауку), к Ладе, к Достоевскому и даже к Порфирию Порфириевичу. Петух, для которого (в силу его куриного скудоумия) и праздник не праздник, спит, откукарекав положенное число раз, время от времени, пробужденный сотворенным нами шумом, хлопает крыльями и расправляет гребешок, готовясь поприветствовать утро, но, обнаружив, что еще ночь, снова засыпает. Жаб пытается танцевать, но только подпрыгивает на месте все выше и выше и мешает высунувшемуся из воды чуть ли не полностью Рыбу смотреть телевизор. Домовушка, пригорюнившись и совсем по-бабьи подперев бородку кулачком, роняет аккуратные слезки в полную ореховой скорлупы и яблочных огрызков тарелку и бормочет что-то о непутевых девицах, распутстве, непотребстве и отсутствии у нынешней молодежи должного уважения к старшим и любви к труду.

А что делаю я?

Кажется, я целуюсь с Псом.

Нет, не кажется, а совершенно точно – я целуюсь с Псом. И сообщаю Псу, что он – классный парень, парень что надо, и что я готов идти с ним в разведку – вот прямо сейчас, немедленно, сию секунду; но тут же меняю свое решение, потому что я никак не могу пойти в разведку, потому что я – сволочь. Редкая причем сволочь. Злопамятная и мстительная. Безнадежная. То есть я хочу сказать, ненадежная, но это у меня почему-то не получается.

А Пес?

А Пес утешает меня. Пес говорит о моих достоинствах. О том, что я мягкий, пушистый, приятный в общении. Что я мелодично мурлычу. И к тому же прекрасный собеседник. Умен. Образован. Эстетичен. И что шерсть моя пахнет приятно, хотя для него, Пса, признать этот факт крайне тяжело, но – шерсть моя пахнет приятно, во всяком случае, для Лады. То есть для ее носа. А все, что хорошо для Лады, хорошо и для него, Пса. Даже если и не очень ему, Псу, нравится. И что вообще он готов умереть – для Лады. За Ладу. Даже просто так, в ее, Лады, честь. Поэтому он не только готов в разведку, он и на танки готов – сейчас. Немедленно. Сию секунду…

Короче говоря, все мы – ну, может быть, кроме Рыба, – пьяны.

И вдруг наступает отрезвление.

Бьют часы.

Количество ударов никто из нас сосчитать не может.

Я утверждаю, что пробило три.

Паук заявляет, что четыре.

Домовушка морщит лобик, шевелит губками, вытягивает вперед лапку и загибает пальчики. По его подсчетам, пробило только два часа, и до утра еще уйма времени.

Рыб недовольно ворчит, что Жаб опять заслонил ему телевизор, и на вопрос, сколько все-таки времени, отвечает коротко и непонятно, что он – счастлив.

Жаб же, от натуги раздувшийся до размеров футбольного мяча, внезапно опадает, как лопнувший воздушный шарик, и кричит, что он точно посчитал восемь ударов и что скоро придет Лада. И эти слова Пес подхватывает восторженно-жалобным воем. Для него каждый час, проведенный без Лады, равен трем обычным часам.

То есть мы все еще пьяны.

Но в разгар наших споров о времени – никому из нас в голову не приходит посмотреть на часы – раздается стук в дверь. Ровно три удара, и с каждым ударом хмель выветривается из наших голов: ТУК! ТУК! ТУК!

Ворон, отрезвление которого было наиболее заметно, потому что, как запойный алкоголик, он набрался больше всех, радостно воскликнул:

– Пришли! – Но не кинулся открывать дверь. Так как дверь открылась сама.

Я глядел во все глаза – какие такие гости посетили этот в общем-то негостеприимный дом?

И ничего не увидел.

Только будто прохладный, но приятно прохладный ветерок пробежал по комнате, и запахло свежестью – не озоновой послегрозовой свежестью, а арбузной свежестью снега и хвойного леса.